Эллери Квин - Тайна греческого гроба

Инспектор продолжал болтать, успокаиваясь от собственных речей. На этот тихий бессвязный поток Эллери никак не реагировал. Он протянул свою длинную руку, взял дневник Слоуна и с угрюмой миной принялся опять его листать.

— Взгляни-ка сюда, папа, — сказал он наконец, не поднимая глаз. — На поверхности и правда все факты блестяще укладываются в гипотезу, что Слоун был организатором И виновником событий. Но именно это меня и цепляет — все происходило слишком случайно, чтобы это могло убаюкать мою неугомонную сверхчувствительность. Не забудь, пожалуйста, что один раз мы, вернее, я один раз уже позволил ввести себя в заблуждение, приняв версию... версию, которая к этому моменту могла быть одобрена, оглашена и забыта, не проколись она на чистейшей случайности. Сейчас кажется, что последнюю версию и проколоть нечем... — Он покачал головой. — Я не могу понять, в чем именно, но чувствую: здесь что-то не так.

— Ну и что ты бьешься головой об стену? Ничего это не даст, только лоб расшибешь.

Эллери слабо улыбнулся:

— Почему же, этот процесс может натолкнуть на мысль. Я и хочу, чтобы ты эту мысль проследил.

Он поднял дневник, и инспектор, шлепая тапками, подошел взглянуть. Эллери открыл книжку на последней записи — это был подробный отчет, сделанный аккуратным, мелким почерком на странице с напечатанной вверху датой: «Воскресенье, 10 октября» . На следующей странице стояла дата: «Понедельник, 11 октября» . Эта страница была пуста.

— Вот видишь. — Эллери вздохнул. — Я изучил этот его личный и потому интересный ежедневник и не мог не заметить, что Слоун не сделал запись сегодня вечером — а ведь это был вечер, как ты говоришь, его самоубийства. Позволь мне кратко выразить сущность этого дневника. Давай сразу отбросим в сторону тот факт, что на этих страницах нигде не упоминаются события, связанные с убийством Гримшоу, а о смерти Халкиса записаны лишь общепринятые фразы: естественно, будь Слоун убийцей, он бы поостерегся доверять бумаге то, что можно ему инкриминировать. Так вот, очевидны следующие выводы. Во-первых, Слоун неукоснительно работал над дневником каждый вечер, примерно в один и тот же час, фиксируя время перед изложением событий. Можно посмотреть: в течение многих месяцев это время не менялось — одиннадцать вечера или около того. Во-вторых, дневник открывает нам личность громадного самомнения джентльмена, чрезвычайно занятого самим собой. Чтение выявляет сенсационные подробности, например страдания по поводу его сексуальных отношений с некоей дамой, из предосторожности не названной.

Эллери захлопнул книжку, швырнул ее на стол, вскочил на ноги и начал вышагивать по ковру перед камином, усиленно нахмурив лоб. Старик грустно смотрел на него. Эллери остановился и с пафосом возвысил голос:

— И теперь, именем всех достижений новейшей психологии, я спрашиваю тебя: может ли такой человек — драматизирующий все с ним происходящее, как обильно иллюстрирует этот дневник, человек, находящий в выражении своего «эго» явно нездоровое удовлетворение, столь характерное для подобного типа, — может ли такой человек пренебречь беспримерной, уникальной, космической возможностью драматически описать самое грандиозное событие в своей жизни — уход в небытие?

— Мысли о самой смерти могли вытеснить из его головы все остальное, — предположил инспектор.

— Сомневаюсь, — горько сказал Эллери. — Представим себе: Слоун извещен каким-то телефонным звонком о подозрениях полиции; он осознает, что не сможет и дальше ускользать от наказания за свое преступление, но у него остается, пусть и краткий, интервал до прихода полиции, в течение которого он может спокойно работать. Да каждая клеточка его плачущей, страдающей души заставляла бы его внести последнюю героическую запись в дневник... Этот аргумент подкрепляется еще и тем обстоятельством, что все это происходило примерно в то самое время — около одиннадцати, — когда он привык исповедоваться своему ежедневнику. И однако же, — закричал Эллери, — в этот вечер ни слова, вообще никакой записи, в отличие от всех других вечеров!

Его глаза лихорадочно горели. Инспектор встал, положил свою маленькую сухую ладонь на плечо Эллери и похлопал с почти женским сочувствием.

— Ну, не волнуйся так. Это очень здорово, но ничего не доказывает, сын... Иди лучше поспи.

Эллери позволил отвести себя в их общую спальню.

— Да, — согласился он, — это ничего не доказывает.

А полчаса спустя, в темноте, обращаясь к тихо похрапывавшему отцу, он добавил:

— Но это такой психологический знак, который заставляет меня задаваться вопросом: а действительно ли Гилберт Слоун совершил самоубийство?

Продолжая философствовать, Эллери заснул. Ему снились дневники, которые странным образом скакали верхом на человеческих гробах, размахивая револьверами и стреляя в луну — в этой лунной физиономии безошибочно угадывались черты Альберта Гримшоу.

С растущим ощущением тщетности Эллери Квин обнаружил, что один из его древних источников мудрости Питтак Митиленский [25] Питтак Митиленский (650–570 до н.э.) — политик и мыслитель, один из «Семи мудрецов» Древней Греции, автор метких и поучительных сентенций. не предусмотрел пределов для человеческой слабости. Время, убедился Эллери, нельзя ухватить за чуб. Дни проходят, и не в его власти их остановить. Миновала неделя, а из ее летящих часов ему удалось выжать лишь несколько капель горечи и никакого питающего ум экстракта — все обдумано и взвешено, а чаша остается пустой, и он смотрел на ее сухое дно глазами неудачника.