Дмитрий Могилевцев - Люди Истины

Рассказы Хасана имели такой успех, что он застрял в деревеньке за Амолом на целый месяц. Люди приезжали из окрестных сел, амольцы собирались чуть не каждый вечер, приезжали из Решта, из Шалуса и Дамгана. Тогда Хасан прочитал первую в своей жизни настоящую проповедь – на персидском, стоя на крытом ковром помосте на краю деревенской площади. Говорил он об отыскании Истины. О том, что она одна, владеет ею лишь Всемогущий, но отражений ее много, и зачастую самое малое из них, случайно упавшее на последнего невежду, способно спасти заплутавшего и вывести его на дорогу. На всякого человека не раз падает отблеск Истины, но лишь немногие замечают его. Старые люди, те, кому годы добавили мудрости, лучше умеют различать Истину среди хитросплетений жизни и бесовского обмана.

Хасана слушали и кивали, – люди любят слышать подтверждение тому, что сами чувствуют верным и знают нутром, не умея облечь в слова.

А Хасан говорил, что среди мудрых есть мудрейшие, а среди них – наимудрейший, чье знание Истины не превзойдено никем. Он ближе всех к изначальной мудрости, которую принес на землю Пророк. Он – живое слово Пророка. Аллах в милости своей позаботился о том, чтобы свет истинной мудрости на земле никогда не угас.

– Известно ли вам, чей род волей Аллаха никогда не угаснет? – грозно спросил Хасан у притихшей толпы.

– Род Пророка, – раздался чей-то несмелый голос.

– Верно! – голос Хасана раскатился над площадью, как рев карная.

– Известно ли вам, кто был наиправеднейшим из кровных и некровных родичей Пророка? Кто был его зятем и его братом?

– Али! Али ибн Аби Талиб! – выкликнули из толпы.

– О люди, так кто же был на земле наиправеднейшим после самого Пророка, кто стал первым, когда Аллах призвал Мухаммеда к себе? – вопросил Хасан и, не дожидаясь ответа, провозгласил зычно: – Али был истиной Аллаха на земле! Он был – имам!

Толпа вскрикнула, будто только что узнала эту огненную правду, поразившую в самую глубину души.

– И от Али, – уже спокойнее продолжил Хасан, – ключ к знанию Истины передается его крови, его старшему сыну. А у потомков Али волей Аллаха всегда рождаются сыновья. Враги Истины – жадные, алчные и хищные, пришедшие с саблей в руке, – могут препятствовать справедливой власти мудрых, но рано или поздно они падут. Тогда придут те, кто каждому воздаст по справедливости, даст поля трудящемуся и плетку – негодяю. Люди, ждите прихода истинной мудрости, истинного учителя, – и вода в реках станет слаще, и дети ваши будут жить в мире!

Хасан замолчал, склонив голову. Затем медленно, будто в полусне, сошел с помоста. Толпа загалдела, заулюлюкала, загомонила. Водоносы и продавцы сластей, почуяв, что проповедь окончена, заголосили гнусаво: «Пахла-вааа!», «Ка-аму вадыы?». А Хасан шел, будто хмельной, опьяненный собственными словами, опьяненный слитной, многоязыкой радостью толпы, – шевелящегося, вялого, могучего зверя. Земля сама ложилась ему под ноги, и ветер ложился медом на его губы. Амольский вали – толстенький, маленький тюрк, похожий на старого кота в седле, окликнул его на ломаном фарси, стараясь скрыть робость насмешкой: «Эй, святоша, это про какого такого имама ты там говорил? Не про египетского ли замухрышку?»

– Я говорил про посланца вечной Истины, который всегда был на Земле, от самого сотворения, когда самого имени «Египет» не было, и который пребудет, даже когда имя «Египет» забудут, – сказал Хасан на языке сельджуков, выученном за годы жизни при дворе. И добавил, покопавшись в своей ничего не упускавшей памяти: – О почтенный вали, не встречались ли мы уже? Не видел ли я вас в битве под Манцикертом, когда великий султан разгромил румийцев? О господин, я никогда не забываю лиц, подобных вашему.

Тюрок побагровел, а пара его стражников – тоже пожилых и грузных – переглянулась.

– Да, я был там, – сказал тюрок, скривившись, – И великий Альп-Арслан дал мне в награду этот жирный тихий городишко. А ты где там был, святоша?

– Вы забыли меня, о почтенный вали. Я был с людьми из Нишапура. Вы приезжали утром с приказом султана, – закрыть румийцам дорогу на Хлеат. Мы дрались с франками. А я до сих пор скорблю о тех, кто был со мной.

– Да, – тюрк крякнул, – Было дельце. Дрянные из вас, персов, вояки. Только колдовать да молиться и умеете. Слыхал я, как вас там покромсали.

– Да, многие унесли оттуда раны души и тела. Моя рана открыла глаза моей душе. С тех пор я несу слова Истины людям.

– А я с тех пор отращиваю пузо, – тюрк захохотал.

Но тут же перестал и, утерев губы рукавом, сказал серьезно:

– Ты, святоша, запомни слова старого Булат-бека. Ты проповедовать проповедуй, но помни, что мы, у которых сабли на боку, люди простые. Имама только одного знаем, – который в ал-Кахире еще держит свою жирную задницу на троне. Он нам враг, и те, кто за него проповедует, тоже. Ты смотри, а то ведь и не разберется кто из наших с ходу, что ты за Альп-Арслана кровь проливал. Так что ты поясняй, кого в виду имеешь, ладно?

Наутро Хасан еще до рассвета покинул деревню, размышляя о том, не добрались ли уже и сюда слухи о том, как покинул двор чиновник визирского дивана Хасан ас-Саббах. И что, увлекшись успехом, забыл про разумную осторожность, – а ведь и в самом Исфахане, и в Рее не раз видел, как стража хватала людей по доносам, обвиняя в еретических проповедях. До самого Решта он останавливался только на ночь и трогался в путь ранним утром. Уже и успел успокоиться, решив, что чересчур перепугался и зря кинулся бежать опрометью, упустив такие возможности для проповеди.

Но в полудне пути от Решта его догнал тюркский разъезд, и юзбаши, вглядываясь в лицо Хасана, спросил:

– Дервиш, тебя как зовут? Откуда родом?

– Я – Даххуда, – ответил Хасан, назвав первое пришедшее в голову имя. – Родом из великого Исфахана. А вы кто?

– Эй, дервиш, придержи язык, – ответил тюрок, ощерившись.

– Зря вы не открываете мне своего имени, о великий воин! Я бы знал, кого помянуть в моих молитвах.

Юзбаши сплюнул и скрестил пальцы – «чур меня!». Оглядев пропыленный плащ Хасана и его грубую фетровую шапку, спросил: «Ты, дервиш Даххуда, не знаешь ли случайно Субботнего Хасана?»

– Знаю, – ответил Хасан. – Я видел его ближе, чем вас. Он победил меня в споре и проклял, наслав кожную паршу. Его молитвы сильнее моих, и теперь, чтобы очиститься, мне нужно совершить хадж, – с этими словами Хасан обнажил руку, исцарапанную и по локоть покрытую запекшейся кровью.

– Тьфу-тьфу-тьфу, – юзбаши громко сплюнул и поспешно отъехал.

Хасан все так же неспешно отправился восвояси верхом на осле, думая, как в конце концов удачно получилось: позавчера оступился, пытаясь сесть на осла, и упал в колючки. И свернул на ближайшую же дорогу, уводящую вверх, в горы.