Роберт Харрис - Фатерланд

– А что, если они не станут печатать?

Мысль о том, что можно печатать что хочешь, не укладывалась у Марша в голове.

– Станут. Господи, да если они не опубликуют все это, я встану на Пятой авеню, как те чокнутые, которые не могут издать свои романы и раздают копии прохожим. Но не бойся – ещё как напечатают, и мы перевернем историю.

– Но поверит ли кто-нибудь?.. – Такое сомнение росло в нем с момента, когда они вытряхнули содержимое чемоданчика. – Разве этому можно поверить?

– Поверят, – сказала девушка убежденно, – потому что у нас на руках факты, а факты меняют дело. Без них ничего нет – пустота. Но предъяви факты – приведи имена, даты, приказы, цифры, время, адреса, карты, расписания, фотографии, диаграммы, описания – и сразу пустота приобретет объем, станет поддаваться измерению, превратится в нечто убедительное. Конечно, даже очевидную вещь можно отрицать, опровергать или просто игнорировать. Но любая из этих реакций сама по себе есть реакция, ответ на что-то реально существующее.

Некоторые не поверят – они не поверят, сколько бы улик им ни предъявляли. Но, думаю, у нас здесь достаточно всего, чтобы сразу же остановить Кеннеди. Не будет встречи в верхах. Не будет переизбрания. Не будет разрядки. А через пять лет или пятьдесят это общество развалится. Нельзя созидать, если фундаментом служит массовая могила. Люди все же лучше, чем кажутся, они должны быть лучше – я верю в это, а ты?

Марш промолчал.

Он не спал, встречая ещё один рассвет в Берлине. В окне чердака – отражение знакомого серого лица; старый собеседник.

– Ваши имя и фамилия?

– Магда Фосс.

– Родились?..

– Двадцать пятого октября 1939 года.

– Где?

– В Берлине.

– Чем занимаетесь?

– Живу с родителями в Берлине.

– Куда следуете?

– В Вальдсхут. Там встречусь с женихом.

– Фамилия?

– Пауль Хан.

– Цель поездки в Швейцарию?

– На свадьбу подруги.

– Где?

– В Цюрихе.

– А это что?

– Свадебный подарок. Альбом для фотографий. Или Библия? Или книга? Или кухонная доска? – Она проверяла на нем ответы.

– Кухонная доска – прекрасно. Подумать только, ради того чтобы её вручить, такая девушка, как Магда, отправляется за восемьсот километров. – Марш ходил взад и вперед по комнате. Остановился и указал на лежащий на коленях Шарли сверток: – Разверните, пожалуйста, фрейлейн.

Она задумалась.

– Что на это сказать?

– Ничего на это не скажешь.

– Ужасно. – Она достала сигарету и закурила. – Взгляните, пожалуйста, сами. У меня дрожат руки.

Было почти семь часов.

– Пора.

Гостиница просыпалась. Проходя по коридору, они слышали за тонкими дверьми плеск воды, звуки радио, детский смех. А где-то на втором этаже, несмотря ни на что, раздавался мужской храп.

Они обращались со свертком с большой осторожностью, словно это был контейнер с ураном. Журналистка запрятала его в чемодане под одеждой. Марш спустился по лестнице и, минуя пустой вестибюль, вынес чемодан через пожарный выход во двор гостиницы. На Шарли был темно-синий костюм, волосы – под косынкой. Взятый напрокат «опель» стоял рядом с «фольксвагеном». Из кухонных окон слышались голоса и шипение поджаривавшихся блюд, тянуло запахом свежезаваренного кофе.

– После «Бельвю» сворачивай направо. Дорога идет вдоль долины Рейна. Мост никак не минуешь.

– Ты уже говорил.

– Прежде чем вступать с ними в контакт, постарайся определить, как строго они досматривают багаж. Если покажется, что копаются во всем, поворачивай назад и спрячь где-нибудь сверток. В лесу, в канаве, в хлеву – только запомни где, чтобы потом можно было вернуться и найти. После этого уезжай из страны. Обещай мне.

– Обещаю.

– Из Цюриха в Нью-Йорк есть ежедневный рейс швейцарской авиакомпании. Вылетает в два часа.

– В два. Знаю. Ты уже дважды говорил.

Марш шагнул вперед, хотел её обнять, но она отстранилась.

– Я не прощаюсь. Вечером увидимся. Увидимся.

Был момент, который заставил поволноваться, – «опель» не заводился. Шарли открыла заслонку карбюратора и попробовала ещё раз – мотор заработал. Она выехала со стоянки, так и не оглянувшись на него. Марш в последний раз увидел её профиль, и она скрылась. В холодном утреннем воздухе остался голубоватый дымок выхлопа.

Марш сидел в одиночестве на краешке кровати с подушкой в руках. Выждав час, надел форму. Встал перед зеркалом у туалетного столика, застегнул мундир на все пуговицы. В любом случае он надевал его последний раз.

«Мы перевернем историю…»

Надел фуражку, поправил её. Потом взял свои тридцать листков, записные книжки, свою и Булера, сложил все вместе, завернул в коричневую бумагу и сунул во внутренний карман.

Неужели так легко изменить историю? Разумеется, по своему опыту Марш знал, что секреты – как кислота: если прольешь, они разъедят что угодно; если могут разрушить семейную жизнь, то почему не судьбу президента или даже государство? Но говорить об истории? Он покачал головой, глядя на свое отражение. История выше его понимания. Следователи превращают подозрения в улики. Это он сделал. А историю он оставит Шарли.

Марш пошел с чемоданчиком Лютера в ванную и сгреб в него весь оставленный Шарли мусор – флаконы, резиновые перчатки, миску и ложку, щетки. Ту же операцию проделал в спальне. Удивительно, как ощутимо было её присутствие и как пусто стало без нее. Он посмотрел на часы. Половина девятого. Теперь она уже должна быть далеко от Берлина, возможно, добралась до Виттенберга.

У конторки портье торчал управляющий.

– Добрый день, герр штурмбаннфюрер. Закончили допрос?

– Да, конечно. Благодарю вас за достойное патриота содействие.

– Был рад помочь. – Брокер слегка поклонился, потирая пухлые белые руки, словно растирая мазь. – Если когда-либо у герра штурмбаннфюрера появится желание ещё кого-нибудь немножко допросить… – Он многозначительно поднял кустистые брови. – Возможно, я даже мог бы поставить ему парочку подозреваемых?..

Марш улыбнулся:

– Всего доброго, герр Брокер.

– Всего доброго вам , герр штурмбаннфюрер.

Он уселся на правое сиденье своего «фольксвагена» и на минуту задумался. Идеальным местом было запасное колесо, но на это не было времени. Пластмассовая обивка дверей прочно закреплена. Он сунул руку под приборный щиток, нащупал гладкую поверхность. Это его устраивало. Оторвав два куска клейкой ленты, он прикрепил сверток к холодной металлической поверхности.

Потом сунул остаток ленты в чемоданчик Лютера и выбросил его в мусорный ящик у кухни. На поверхности коричневая кожа слишком выделялась. Он нашел обломок ручки от метлы и, вырыв ею ямку, похоронил чемоданчик под кофейной гущей, тухлыми рыбьими головами, комьями жира и червивым салом.