Олег Никитин - Корабельщик

По бокам мелькали какие-то распахнутые двери, ответвления коридора, и наконец молодые люди выскочили через черный ход здания прямо на солнце. Хоть в первые мгновения Максим почти ничего и не видел, пока не привык к яркому свету, он не останавливался. Словно на прогулке, девушка поддерживала его под руку – а иначе она просто села бы тут же, где стояла, настолько далеко отсюда она была в собственных переживаниях.

Минут через пять они очутились в людном парке, где как будто никто не слыхал о разыгравшейся в синематографе драме. Мамаши с детьми, ходячими и раскатывающими в колясках, прогуливались по заснеженным дорожкам или сидели на лавочках с книжками. Мимо молодых людей, вывернув из-за снежной горки, прошла группа гвардейцев. Озабоченный чем-то капрал окинул Максима пристальным взглядом и провел солдат мимо.

– Где это мы? – спросила Варвара. Казалось, она только что вышла из дому, оказалась неведомо где и потому недоуменно озиралась кругом.

– В парке Афиногена XX-го, – откликнулся Максим. – Я провожу тебе.

– А где Акакий? – она озадаченно огляделась, словно брат прятался в кустах. – Куда он делся?

Максим помолчал, не зная, как рассказать ей о мародерстве в синематографе – Варя, кажется, была настолько потрясена смертью любимой актрисы, что не видела разграбления аукционного стола. А значит, и алчность Акакия ускользнула от нее. Они уже вышли на Архелаев мост, когда Максим наконец сказал:

– Ты деньги не посеяла? В такой свалке…

Она пошарила в кармашке и отрицательно помотала головой. Студенту казалось, что девушка совсем потерялась и передвигается как-то механически, ни о чем не думая. Он подозревал, что Варе еще не доводилось участвовать в таких массовых бойнях. Наверное, она внезапно осознала, что чудом избежала Смерти. Вряд ли, конечно, Варвара призналась бы Максиму, что боится освобождения – слишком уж яро она защищала канон, когда студент читал стихи о звездах – но он видел, что сейчас ей не по себе. Да еще Дамианову пристрелили… Что с ней будет дома, когда она останется одна в своей комнате?

– Постой-ка! Что это у тебя? – вдруг озаботилась Варя.

– Где?

Девушка схватила его запястье и подняла руку на уровень глаз.

– Кровь! – Она вскинула на него испуганные глаза. – Спрячь скорее! – И сдернула свою муфту, попытавшись напялить ее Максиму на ладони.

Он вспомнил, как что-то царапнуло его по руке, когда он воздел над головой массивную вазу. Оказывается, пуля глубоко вспорола ему кожу: сначала он не заметил раны в пылу схватки и бегства, а потом, на морозе, кровь быстро свернулась, и боль также почти не ощущалась. Еще и тяжелые мысли отвлекали – о Варваре, Акакии, Элизбаре, встречных настороженных гвардейцах…

– Не стоит, – мягко отстранился Максим. – Отогреется, болеть будет. Это ведь не опасная рана. – Хотя патрульные, попадавшиеся во множестве на улицах, выглядели какими-то дикими и могли пустить в ход винтовки совсем уж по пустячному поводу.

Варвара принялась уговаривать его зайти к ним в особняк, но Максим отмалчивался. Он успел проголодаться, и простая пища “Студиозуса” влекла его больше изысканных блюд, какие ему могли бы предложить в гостях. К тому же терять время у Мануиловых в бесплодных ахах и вздохах, пересказывая сегодняшнее происшествие на распродаже, ему совсем не хотелось.

– Мне нужно заниматься, – сказал он у ее крыльца.

Кое-как он сдал Варю на руки Проклу и откланялся, удостоившись напоследок ее поцелуя в щеку. Девушка довольно быстро отошла от потрясения и вновь улыбалась, причем так загадочно, что у Максима немного потеплело внутри. Он догадался, что переместился вверх в ее внутреннем табеле. Однако сам он чувствовал себя не слишком хорошо: побоище в синематографе снова и снова прокручивалось перед ним – перекошенные физиономии гвардейцев, несостоявшихся покупателей, аукционеров… И каждый что-то получил в “награду”, будь то кровь на штыке или безделушка за пазухой. Кому-то досталось переживание от бегства, кому-то – освобождение и Смерть.

Когда Максим ехал, а потом летел в столицу, он думал, что все здесь будет больше, прекраснее, чем в его полярном городке. Да, улиц тут действительно не десять, а сто. Домов, соответственно, тоже раз в десять больше, как и лавок, мобилей, купцов и чиновников. И если для Ориена, как видел студент, отправка новобранцев стала радостным событием и наверняка обсуждалась не один день, то здесь колонны солдат, уходящие на восток, превратились в досадную помеху, мешающую развлечениям толпы.

Он шел улицами Навии, умышленно стараясь выбирать наименее оживленные переулки, и повсюду натыкался на компании молодежи. Это были ребята и девчонки одного с ним возраста – может быть, они служили мелкими чиновниками в многочисленных ведомствах и департаментах. И ни в одном слове, что доносились до него от этих шумных компаний, никто из них не касался войны с Дольменом, как будто это не их страна противостояла полчищам врагов на своих восточных границах.

Обратив наконец внимание на окружающие дома, Максим догадался, что вышел на Роландскую улицу, к самому Храму Смерти. Тот занимал порядочно места, но при этом словно прятался между скучными производственными строениями, копчеными и дымящими. Он был бы незаметным, если бы не типичная для культовых зданий архитектура. Стены почти не отражали свет, словно впитывая его в себя – черные, скругленные, растущие из самых глубин земли. Как будто вся причудливая, многогранная конструкция, которую они образовали, пыталась поглотить собой небо, залив желтый свет Солнца в беспросветные шахты и катакомбы, иссекшие почву под Храмом. Откуда-то со двора вверх поднимался черный, смоляной дым, долго не разгоняемый ветром – в Храмовых печах жгли освобожденных.

Сегодня двери были открыты для свободного посещения, и в свежем снегу к ним вилась протоптанная тропинка. Судя по ее ширине, с утра в Храме побывало множество людей. Ноги Максима, повинуясь неясному импульсу из сердца, подвели его к массивным дверям.

Он вошел, и словно далекое ориенское детство, когда он с матерью и Софией приходил в Храм, пробудилось в нем. Но ненадолго – глаза привыкли к полумраку, и он увидел, как намного более величественно убранство столичного храма по сравнению с бедной начинкой его провинциального “собрата”. Сверху лилась негромкая, спокойная музыка – где-то там, под крышей, пел детский хор.

– Подойди ко мне, брат, – услышал Максим вкрадчивый голос. В центре огромного, зачерненного по краям пространства стоял плотный человек в длиннополом темном одеянии. Высокий каменный постамент – алтарь, с четырех сторон окруженный ярко освещенный керосиновыми рожками, – разделял служителя и любого человека, вошедшего в Храм. Максим приблизился, глядя на длинный кинжал, лежавший на краю алтаря, рядом с углублением. В нем плескалась багровая, вязкая жидкость. – Ты болен?