Исай Лукодьянов - Очень далекий Тартесс (сборник)

Ретобон переглянулся с Нирулом, невесело улыбнулся.

— Недорого просит Павлидий, — сказал он. — За одного сумасшедшего — свобода для всех, а мне — серебряные пряжки блистательного.

— Недорого, — согласился Тордул.

— Значит, так, — заключил Ретобон. — Выдать проходимцу законного царя Тартесса. А когда с нашей помощью вы одержите победу, нас переловят, как кроликов, — ведь на каждом из нас выжжен рабский знак. И не миновать нам нового рабства. Верно я говорю? — он повысил голос и оглядел своих помощников.

— Послушай! — закричал Тордул, выкатывая глаза. — Заклинаю тебя прежней дружбой — забудь обиду! Ты пострадал от верховного жреца Павлидия, но царь Павлидий будет милостив к тебе. Сейчас не время для обид: Тартесс в опасности!

— Не верю я Павлидию! А тебе — еще меньше, предатель! Уходи!

Тордул круто повернулся, пошел к лесной опушке.

— Эй ты, блистательный! — крикнул вслед Ретобон. — Верно ли говорят, что твой отец отравил Аргантония?

Погруженный в мрачное раздумье, Тордул прошел галерею Венценосной Цапли и через зал Серебристого Овна направился к царским покоям. У колоннады стояла группа придворных, от нее отделился Сапроний и побежал навстречу Тордулу. Толстое брюхо его тряслось, прыгали подбородки.

— Заступись за меня, блистательный Тордул, — задыхаясь, проговорил он. — Это все наветы Кострулия…

— В другой раз. — Тордул попытался обойти толстяка, но тот вцепился в его гиматий.

— Когда я читал оду на восшествие Ослепительного Павлидия, — быстро заговорил Сапроний, — все слушали с восторгом, да, с восторгом. Я сам видел у многих слезы на глазах. А злопакостный Кострулий слушал и загибал пальцы — считал слоги…

— Говори короче, мне некогда.

— И он расчислил по слогам, что имя «Павлидий» вставлено в оду вопреки размеру. Будто бы по размеру стиха получается «Миликон»…

— Не надо заготовлять оды впрок, — посоветовал Тордул.

— Да посуди сам, блистательный, — взмолился Сапроний. — Оду надо прочесть в день восшествия на престол, а на ее составление и шлифовку у меня уходит три-четыре месяца…

— Шел бы ты в волопасы, если не поспеваешь за событиями.

Тордул вырвался и быстрым шагом пошел дальше. Сапроний растерянно поморгал, крикнул вслед:

— Это все Кострулий! Он всегда завидовал моему таланту!

У дверей царских покоев ожидал приема Амбон, недавно назначенный верховным казначеем. Он вежливо, но с достоинством поклонился Тордулу и протянул руку назад. Старичок раб проворно подал амфорку с благовонием. Тордул с изумлением узнал в старичке Эзула. Канатный купец был одет в неприличную для его возраста короткую одежду, которая оставляла открытыми тощие безволосые ножки, — такие одежды носили в Тартессе домашние рабы из молодых. Под мышкой у Эзула была связка пергаментов, в левой руке он держал поводки двух жирных кошек.

— Ты что здесь делаешь, Эзул? — Тордул не смог удержаться от улыбки.

Эзул смущенно захихикал.

— Он носит мою поклажу и причесывает моих кошек, — объяснил Амбон, нюхая благовоние. — И хотя он иногда ленится и заслуживает палки, я доволен его послушанием.

— Блистательный Амбон, — захныкал Эзул, — зачем ты говоришь о палке? Разве я не стараюсь угодить тебе?

— Ты не должен забывать, что я спас тебя от рудника, старый мошенник.

— Как я могу забыть, благодетель? Я всем доволен — и едой и кровом, только об одном слезно молю: хотя бы иногда кинь мне со своего стола что-нибудь сладкое…

Стражники, стоявшие у царских дверей со скрещенными копьями, посторонились, и Тордул шагнул в покои отца. Павлидий сидел в кресле с любимым длинношерстным котом на коленях. На нем был роскошный белый гиматий с золотыми изображениями Нетона. Перед царем стояли верховный судья Укруф в черной простой одежде и дородный военачальник, весь в серебряных пряжках и браслетах.

Павлидий поглядел на сына сквозь зеленое финикийское стеклышко.

— Они отказались, — отрывисто сказал Тордул, кидаясь на мягкую скамью. — Опасаются, что ты их обманешь.

— Рабы — они и есть рабы, — презрительно сказал Укруф.

— Ослепительный, дай мне подкрепление, и, клянусь громами Нетона, мои воины сегодня же поднимут их всех на копья! — прорычал военачальник. Серьги и браслеты звякали в такт его словам.

Павлидий покачал головой.

— Гадирская конница стоит у восточного рукава Бетиса, — сказал он. — Они только и ждут, чтобы мы оттянули заслон от реки.

— Да я и не прошу снимать оттуда воинов. Дай мне отряд дворцовой стражи — и сегодня к вечеру я сложу головы бунтовщиков к твоим царским ногам.

— Нет, — сказал Павлидий. И, помолчав, повторил: — Нет.

— Твоя воля. — Военачальник потеребил завитую бороду. — Тогда придется ждать, пока они околеют от голода.

— Ждать тоже нельзя. Через три дня праздник Нетона, к этому дню с бунтовщиками должно быть покончено. — Зеленое стеклышко снова уставилось на Тордула. — Ты узнал, где они держат самозванца?

— Я ходил гонцом, а не соглядатаем, — резко ответил Тордул.

Павлидий поджал губы. Промолчал.

— Ослепительный, — сказал военачальник, — сегодня ночью к нам перебежал один из бунтовщиков. Если пожелаешь, я его допрошу.

— Вели привести его сюда.

Тордул хотел было выйти следом за военачальником, но Павлидий остановил его:

— Мне может понадобиться твой совет. Останься.

— Не очень-то ты прислушиваешься к моим советам, — проворчал Тордул, глядя в узкое оконце.

— Всему свое время, сынок. Прежде всего нужно покончить с бунтом. Тогда мы сможем отбросить гадирцев и дать бой карфагенянам. Сам видишь, положение трудное. А все потому, что Аргантоний слышать ничего не хотел о Карфагене. Он был уверен, что никто не осмелится напасть на Тартесс.

— Слыхал я, будто Аргантоний помер не своей смертью. Верно это?

— Кто тебе сказал?

— Слух такой ходит.

Павлидий почесал кота за ухом, кот блаженно щурился.

— Укруф, — тихо произнес царь, — вели своим людям прочистить уши. Шептунов — хватать и лишать свободы. Пусть глашатаи прокричат мой указ: у распространителей недозволенных слухов будут вырваны языки.

— Исполню, Ослепительный.

Тордул живо встал перед Павлидием.

— Отец, ты обещал, что твое правление не будет жестоким.

— Да, обещал. Но сейчас военное время. Ты еще не искушен в государственных делах и не знаешь, что жестокость бывает вынужденной. Многие подданные сами не знают, чего им надо, и, когда языки у них слишком развязываются, правитель обязан примерно их наказать. Без этого никак нельзя. — Павлидий пощекотал кота под мордой. — Но ты не беспокойся, сынок, как только в Тартессе станет спокойно, я сделаю все, что обещал тебе.

— Ты бы мог уже сейчас отменить лишние титулы.