Алекс Гарридо - Любимая игрушка судьбы

Судьба переменчива.

Теперь уже с умилением возрождал он в душе радость от первого пробуждения в походном шатре. Острый запах кожи сразу обозначил начало новой жизни. Рядом с постелью были разложены дорогие — не получал Акамие дороже — царские подарки: уздечка с налобником из золотых и серебряных пластин в виде распахнутых крыльев диковинной птицы, узорное седло и чепрак из красного бархата, украшенный золотым шитьем и жемчужным низанием.

Брат Эртхиа щедро поделился с ним, и Акамие поспешил облачиться в одежду всадника и воина: узорчатые шерстяные носки, штаны, рубашку, кафтан. Сапоги помог ему надеть слуга младшего царевича, они были велики, да и кафтан широк в плечах, но Акамие был счастлив, и слуга Аэши уверял его, что все сидит прекрасно, и смеялся Эртхиа, надевая на брата кольчугу и шлем, расправляя на плечах кольчатую бармицу, повязывая белый платок. И они смеялись уже все втроем, потому что Эртхиа многое позволял своему слуге Аэши, но правда, что ему никогда не пришлось пожалеть об этом.

— Ничего, брат, в Аттане тебя оденем. Всю мою добычу — тебе подарю!

— Смотри, сам в добычу не угоди! — сурово оборвал его явившийся на шум Лакхаараа. — Ни к чему дразнить Судьбу, когда все мы в ее руках.

И вышел.

Акамие торопливо ощупал край покрывала, заправленный под шлем: не выбилось ли? Хотя Лакхаараа даже не взглянул в его сторону.

Но!

О, эти жаркие дни! Пропыленный, потный, счастливый, мчался Акамие на белом иноходце. Царь будто забыл о нем. Правда, каждый раз, призывая сыновей, придирчиво и строго ощупывал Акамие взглядом, но обращался только к сыновьям-воинам. Перед царем чувствовал себя Акамие тенью среди своих братьев.

А братья вели себя с Акамие осторожно: то ли брат, то ли невольник, то ли воин, то ли тот, что под покрывалом. Острое, едва сдерживаемое любопытство вспыхивало в торопливых, уклончивых взглядах Эртхааны и Шаутары. Во взгляде Шаутары было больше любопытства, во взгляде Эртхааны — другого, и Акамие сам поспешно опускал глаза и старался держаться ближе к Эртхиа. Лакхаараа же и вовсе в лицо Акамие не смотрел и если говорил с ним, то говорил коротко и неласково.

Самые темные глаза были у Лакхаараа. Темные, как у царя, с тайной, упорной думой в глубине.

А самые холодные — у Эртхааны. Будто приценивался: сколько не жалко отдать за невольника.

Шаутара же прятал любопытство за полунасмешливой почтительностью, в которой угадывал Акамие не желание унизить, а смущение.

И ревниво следили старшие царевичи друг за другом.

Что им платок, скрывающий лицо, — мужчинам Хайра, влюблявшимся в замеченную издали фигуру, закутаную в покрывало с головы до ног. Была бы походка легка!

А легка была походка Акамие.

И тело, наученное с детства в любом помещении и в любой обстановке двигаться и покоиться так, чтобы и собой украшать окружающее, и быть украшенным им, невольно продолжало следовать этой науке.

И не раз вспомнили братья песни беспечного Эртхиа:

Мускус не спрячешь в платке, красоту не скроешь покрывалом…

Впрочем, после памятного случая на первой стоянке войска Эртхиа стал осторожнее. Любовных песен в походе он не пел.

А старшие царевичи, посылая вперед горячих коней, то и дело оборачивались: не откинет ли ветер черный платок от лица?

Впрочем, Шаутара быстрее всех утомился этой игрой. С отрядом охотников он отправлялся впереди войска настрелять онагров и дзеренов, чтобы на вечерней стоянке воинов ждала готовая горячая еда, — и радовался возможности и в военном походе предаваться любимой забаве.

Эртхиа же в игры не играл. Он постоянно был рядом с Акамие, скрашивая тяготы воинской науки то ободряющей шуткой, то растерянными утешениями. И ему некогда было испытывать неловкость или бояться быть неверно понятым. Многое, очень многое должен уметь всадник, а Эртхиа был нетерпеливым учителем.

Ученик, впрочем, был на редкость терпелив и усерден. Нежному искусству обучают с младенчества. Многие науки были преподаны Акамие. И немногие были ему в радость.

Эта — была.

И даже, уступая горячим просьбам Акамие, Эртхиа позволил ему попробовать выстрелить из лука.

— Я не думал, что ты сможешь, — клянусь, брат! — что рука у тебя достаточно сильна… — пылко восхищался Эртхиа, когда Акамие, хоть и с усилием, натянул лук.

На это Акамие неслышно усмехнулся под платком и поднял руки высоко над головой.

— Я вот как могу.

На ярком солнце по шелку рукавов пошли волнами блики. Руки Акамие изгибались и струились, а кисти трепетали, как головки цветов на ветру.

— Я могу так хоть всю ночь, если угодно… — Акамие не договорил, бросил руки вниз, отвернулся.

Эртхиа не знал, как утешить его на этот раз.

Но с того дня на каждой стоянке, обиходив коней, они отправлялись в степь в сторону от лагеря размять ноги, и Аэши нес луки и колчаны, а Лакхаараа и Эртхаана, оба, всегда сопровождали их.

Вот какую песню, выученную еще в детстве, пел теперь Эртхиа, и Аэши при этом светлел лицом и улыбался узкими черными глазами.

Натягивай левой, мой сын, и не целься долго, пусти стрелу, а она найдет себе цель, но помни, мой сын: первая — поводырь, вторая — указатель, третья — догоняющая, а четвертая — преследующая.

Но пятая — наносящая удар, а шестая — безоговорочная, помни об этом, мой сын…

И тут же Эртхиа принимался толковать названия стрел: первая может пройти ниже цели, а вторая — выше, третья и четвертая могут лететь левее или правее. Но пятая должна поразить цель, а шестая — добить, потому и зовется безоговорочной. Если же лучник не попадает в цель в пятый и шестой раз, он никогда не научится метко стрелять.

— Ну, брат, правая у подбородка, левую выпрямляй резко — так, прямее руку, а теперь дотяни тетиву до уха… и осторожно ослабь.

— А стрелять? — Акамие искоса бросил взгляд на расположившихся поодаль старших царевичей. Лакхаараа полулежал, опираясь на локоть, и пристально разглядывал что-то далекое, ему одному видимое и ведомое. Эртхаана, поправлявший за поясом кинжал, вдруг поднял голову и посмотрел Акамие прямо в глаза. Потом не торопясь повел взглядом вниз, по плечам, схваченной тугим поясом талии, стройным ногам, переступавшим по высушенной летним солнцем траве, осваивая полуоткрытую стойку… и снова в глаза.

Акамие дернулся как ужаленный и повернулся к Эртхиа.

Эртхиа покачал головой.

— Ты ведь не хочешь без пальцев остаться? Подними левую руку. Видишь, как сустав в локте развернут? Тетива прямо по нему и пойдет, а она, брат, бьет больно, до кости рассечет, это я тебе говорю, первый в Хайре лучник. Ну, не считая лазутчиков, так они и в состязаниях не участвуют.

— Куда же я локоть дену? — Акамие озадаченно взглянул на свою вытянутую руку.