Алекс Гарридо - Любимая игрушка судьбы

Тонкие язычки огня над светильниками робко лизали грузную тушу темноты, заполнившую зал.

Комната была пуста. Облегченно вздохнув, Акамие сбросил покрывало и кинулся к подносу. Раскидав драгоценности, он безнадежно опустился на колени. Записки не было. Акамие оглядел комнату, тщетно пытаясь вспомнить, не перепрятывал ли он шелковый лоскут, грозивший гибелью брату Эртхиа. Перевернул поднос, заглянул и под него. Сжав руками виски, замер, не находя объяснения пропаже.

— Ах, вот ты где, порождение ящерицы и гиены!

Акамие вскочил в испуге. Главный евнух, потрясая кулаками, навис над ним.

— Живо беги к царю, бесстыдный, лукавый раб! Наконец-то я от тебя избавлюсь…

Наклонившись за покрывалом, евнух обиженно застонал, поглаживая затылок. Осторожно выпрямился и пнул покрывало.

— Что это за одежда на тебе? — евнух дернул Акамие за рукав кафтана. — Закройся — и бегом.

Акамие ничего не оставалось, как подчиниться. Пытаться бежать не имело смысла. Ведь с евнухом не справиться, и он поднимет шум. А на конюшне стоят оседланные кони, принадлежащие Эртхиа…

Акамие натянул на голову покрывало и, глотая слезы, пошел за евнухом.

Лишь на ночной половине дворца наследника обнаружил Дэнеш свою ошибку. Передавая добычу евнухам, в ярком свете факелов разглядел лазутчик свисавший из-под разорванного покрывала конец толстой, тяжелой косы.

Черной как смоль.

Прошипев проклятие, он торопливо развязал шарф и отбросил покрывало. Евнух протестующе заверещал. Дэнеш досадливо качнул головой.

— Заткнись. Это не тот, кого желает твой хозяин, — и внимательно вгляделся в черты красавицы, без чувств обвисшей на руках евнуха.

— Положи ее, — велел лазутчик. — Принесите воды.

Вырез верхней губы, напоминающий две крутые волны, столкнувшиеся в разбеге, и выдающийся подбородок, и разлетающиеся к вискам брови напомнили Дэнешу черты его господина и брата и, кстати, черты самого повелителя.

Что ж, на ночной половине оставалась только последняя не выданная замуж царевна — а наряд девушки не оставлял сомнений в том, что она именно царевна и еще не покинула отцовского дома ради брачных покоев.

— Проклятие Ашанана! — обескураженно воскликнул Дэнеш. И побрызгал в лицо девушке водой. — Очнись, госпожа.

И госпожа очнулась. Растерянно оглядевшись, Атхафанама обнаружила, что находится среди незнакомых людей, в незнакомом месте. Взгляд ее остановился на том, кто был ближе всех.

— Лазутчик… Где я?

— Ты в доме моего господина, достойная госпожа. Тебя похитили, но…

Договорить Дэнеш не успел.

— Ты ответишь за это! — кричала разгневанная госпожа. — Мой отец велит посадить тебя на кол! Сварить в масле! Четвертовать! Содрать с тебя кожу! С живого!

Дэнеш понимал, что проделать с ним все это не удастся и всесильному повелителю Хайра. Но мысль даже об одной из этих казней заставила невольно содрогнуться молодое сильное тело лазутчика.

— Госпожа, дай же мне сказать… — попытался он умерить гнев девушки.

Но та, окончательно придя в себя, вспомнила все и, обливаясь слезами, упала на ложе.

— Скажи своему господину, что царевна Атхафанама скорее умрет, чем примет ласки своего похитителя! — и безутешно зарыдала, закрыв руками лицо.

— Выслушай меня, достойная госпожа… — умолял ее Дэнеш. — Мой господин — твой брат, царевич Лакхаараа.

Атхафанама отвела пальцы от лица, забыв о слезах.

— Что ты сказал?

Дэнеш уже придумал историю, способную оправдать его в глазах царевны и не наносившую урона чести и безопасности его господина.

— Тебя похитили неизвестные. Разве ты не помнишь?

— Да, я помню, — нахмурив брови, осторожно подтвердила царевна. — Я в самом деле не знаю, кто это сделал.

Пока еще ни один из них ни словом не обмолвился о том, где ее похитили. Что ж, это было на руку обоим.

— Я ехал во дворец по приказанию моего господина, царевича Лакхаараа…

— Моего брата, — вставила Атхафанама, кивая головой.

— Да, и на темной улице недалеко от дворца встретил троих верхом. Лица их были скрыты платками, а один из них удерживал на спине своего коня закутанную в покрывало девушку. Она вырывалась и кричала.

— Да? — искренне удивилась Атхафанама. — Я этого не помню.

— Конечно, госпожа, ведь ты была вне себя и очень напугана. Но подумай, если бы ты не кричала и не вырывалась, как бы я догадался прийти к тебе на помощь?

Хорошенько подумав, Атхафанама согласилась и с этим.

— Значит, ты отбил меня у похитителей? Сколько же их пало в этом бою?

— О нет, госпожа, они оказались трусами и позорно удрали, а ты упала на землю и, должно быть, сильно ударилась?

— О да… — признала Атхафанама, потирая бедро.

— Я подобрал тебя и доставил в дом моего господина, не зная, кто ты такая. А теперь я поспешу сообщить ему, как велика милость Судьбы к дому его отца.

— Да, — с облегчением одобрила царевна. — Поспеши, потому что нигде я не чувствую себя так спокойно, как в доме моего отца.

Занавешенные темной тканью окна, слабый огонек масляного светильника в углу, душный запах болезни. Трудное дыхание измученного тела, бессильно утопающего в подушках огромного ложа.

Акамие оставил покрывало у порога. В комнате были только они вдвоем: царь и его наложник, как многие и многие ночи прежде.

Акамие не видел повелителя с тех пор, как во дворце Аттана царь заново преподал забывшемуся рабу науку знать свое место.

Медленно подходя к ложу, Акамие пристально вглядывался в лежащего.

Это не мог быть царь.

Не было ни грозной красоты, ни великой силы в распростертом теле, ни суровости, ни жестокости в застывшем лице. Только мука.

И ожидание.

Просунув пальцы под холодную ладонь, Акамие понял, кого ждал повелитель. Слабые, исхудалые пальцы царя неловко шевельнулись в попытке нежности.

— Это ты, мой мальчик?

Акамие угадал эти слова в судороге, искривившей рот царя. И накрыл его ладонь второй рукой.

— Это я.

— Как жаль, что я не вижу тебя…

Акамие читал слова царя по губам, по неприметной дрожи ресниц, по слабым движениям пальцев. Он один мог так понимать повелителя, потому что дважды был одной плотью с ним.

— Распахни завесы, пусть будет светло. Может быть, хоть тень твою смогу увидеть…

— Ночь, — прошептал Акамие, прижимаясь губами к виску царя.

— Ночь… уже ничего не успеть. Я так много должен тебе, мой мальчик.

Акамие свел брови: к чему теперь об этом? Судьба исполнится уже сейчас. Им обоим не дожить до утра. Он снова поцеловал висок, а потом — холодные пальцы повелителя.

Где-то, наверное в сердце, еще сохранились остатки силы. Пальцы царя стиснули руку Акамие. И сразу разжались. Акамие испуганно вгляделся: нет, еще нет, грудь еще поднималась, и едва шевелились губы.