Олег Аксеничев - Дорога на Тмутаракань

Твои шутки, Хозяйка, думал Миронег. Твоя воля.

И брал свои мысли обратно, благо это так легко сделать. Богиня унизилась однажды, предлагая себя. Второго унижения она не допустит; месть богини обязана быть изощренней.

Скорее всего, это была случайность. Несчастливая, смертельно опасная, но случайность.

А человеку для того боги и дали волю, чтобы бороться со случаем.

Миронег повелительным движением удержал руку Беловода, потянувшегося к висевшему за спиной луку.

– Не понадобится, – сказал он.

И голос Миронега был так убедителен и страшен, что ковуй поверил и подчинился.

Давно, в те годы, когда юный Миронег обучался в северных землях своему искусству, он слышал от учителя одно заклинание. Учитель запретил вспоминать его без крайней нужды. Это был не устный, а магический запрет, и только сейчас, в миг смертельной опасности, чары спали, и Миронег вспомнил, что нужно сказать.

Древний язык помнили только несколько магов на всей земле. Он не был приспособлен для человеческого горла, говорили на нем в далеком прошлом гиганты, населявшие утонувший после неудачной для них войны с богами остров. Гиганты не были людьми, и Миронегу пришлось долго тренировать гортань, чтобы правильно выговаривать странные звуки заклинаний.

На древнем языке произнесено было заклинание ускорения времени. Эти же слова, прочитанные в обратном порядке, время замедляли.

Беловод и Богумил с объяснимым для христиан отвращением и невольным ужасом смотрели за творимым на их глазах языческим действом. Грех ведь не только в неверии, грех и в нежелании удержать от неверия другого. Грех – не остановить убежденного язычника.

Но не грех ли – смиренно ждать бессмысленной гибели?

Да, Христос умер на кресте – но ведь со смыслом …

Миронег преобразился. Обострились черты лица, стали резкими, внушающими страх и почтение. И это у лекаря, в обычные дни такого незаметного и добродушного.

Со скомороха спала маска, а под ней – воин. Или волхв.

Не шутите с шутами. Странные звуки заклинания, то захлебывающиеся, то задыхающиеся, сиреневым облачком вылетали изо рта Миронега, растворялись в воздухе. Ковуй и болгарин растерянно молчали. Пар – в середине мая, в полдень? Да, видимо, слова эти были на редкость холодны.

И смертельны.

Сиреневое облако росло в размерах, как тесто в кадке. Оно упорно не желало растворяться в воздухе, окрашивая все вокруг себя. Границей облака стала тонкая радужная полоса, змейкой извивавшаяся в воздухе.

Миронег сказал еще что-то гортанное.

Плохое.

И облако исчезло, сгинуло, словно и не было его никогда. Змейка же осталась, радужная, красивая.

Быстрая, как удар кнута.

Вытянувшись в ровную линию, радужная змея полетела к бродникам. Не головой, не хвостом, – где они у светящейся полосы? – а боком. Режущей кромкой без лезвия меча.

Бродники погоняли коней, боясь, не ушла бы добыча, застывшая в страхе на противоположном берегу безымянной речушки. Лошадиные копыта уже смочила речная вода, когда воздух перед бродниками вскипел и стал твердым, как щит катафракта.

Миронег уже видел такое, давно, там, на Севере, но все равно его едва не вывернуло наизнанку. Болгарин побледнел, сжал рукой нательный медный крест с такой силой, что с ладони скатилась капля крови. Ковуй Беловод наклонился в сторону, чтобы струя рвоты не забрызгала седло и одежду.

Полоса стала квадратом, змея превратилась в дверной косяк, и через эту дверь бродники рванулись в реку.

Умирая, они не чувствовали боли. Просто, за мгновение прожив отпущенные им годы, состарились и рассыпались в прах, тотчас подхваченный и разнесенный вездесущим ветром.

Так просто. Были молодые воины на прекрасных боевых конях, и вот уже костлявые одры, не в силах удерживать тяжелых всадников на своих спинах, падают наземь, а сами всадники не могут подняться, потому что они очень стары, ноги, покрытые вспухшей сетью вен и желтыми лоскутами отмирающей кожи, не слушаются, иссохшие руки подгибаются. По груди, видимой через лохмотья расползающейся одежды, ползут зеленоватые пятна тления, выпавшие зубы перекатываются во рту, как камешки, попадают в горло, вызывая приступы кашля, натужного, старческого. Вот бьется в агонии один из упавших, второй, третий… Коней рядом с ними уже нет, кони живут меньше людей, на месте, где они упали, лежат костяки с комьями гнилого мяса.

И все это – за мгновение; лишь затем изумленная память, прокручивая раз за разом образы случившегося, восстановит подробности.

– «Прах есть, и в землю отойдешь», – шептал Богумил, не отрываясь глядя на происходящее. Не отрываясь – сил не было, Господь знает отчего, сам же болгарин и не задумывался об этом.

Беловод заметил, что после заклинаний Миронега он не слышал ни единого звука. Бродники умирали в полной тишине. Такое бывает, если вода попадет в уши или когда смотришь на улицу через окно, закрытое толстым куском слюды. Но слюда не бывает абсолютно прозрачной.

А бывает, что за мгновение человек проживает жизнь и умирает?

Бывает, заверят нас влюбленные. Когда поцелуй равен жизни, а размыкание губ – это смерть. Бывает, согласимся мы, сами испытывали подобное. Но давайте не совмещать душу и тело, мы не боги, это их работа. При поцелуе живет и умирает душа, а у нее много жизней. У тела же жизнь одна, и чтобы ее так вот, за миг, растратить… Большая сила нужна, чтобы отдать такое повеление, и еще большая, чтобы тебя послушали.

Страшный человек, оказывается, лекарь северского князя Игоря Святославича.

Миронег, не обращая внимания ни на попутчиков, что невежливо, но объяснимо, ни на бродников, – души в нем нет, что ли? – грыз травинку и разглядывал собственные ногти. Внимательно так, словно не было для него сейчас занятия более важного. Так и не вынув травинку изо рта, лекарь сказал еще несколько слов на древнем языке.

Дверь закрылась, радужная змейка исчезла, и тогда только Миронег посмотрел на содеянное им.

На берегу безымянной речушки не было ни одного живого бродника. Да и мертвым счет шел на единицы. Когда раскрылась дверь в иное время, три всадника попытались отвернуть в сторону. Им удалось не попасть в ловушку, но даже близость со смертью означала гибель, однако не такую быструю. Они тоже состарились и умерли, но кости не рассыпались в желтоватую пыль, оставшись на берегу реки надгробным памятником всем жертвам колдовства.

Кости пролежат тут еще многие годы, и редкие половцы, кочевавшие в этих негостеприимных местах, дадут из-за них речке ее имя.

Каяла. Скелеватая.

– Дедушка, расскажи, как князь Игорь в засаду попал!

– Что ж не рассказать. У речки Каялы то случилось, внучек…

– Только не говорите мне, что можно было иначе, – попросил Миронег спутников.