Сергей Конарев - Балаустион

Ближе к обеду следующего дня Леонтиск и Эвполид бодро вышагивали по раскисшей от сырости улице, обходя большие лужи и резво перепрыгивая через мелкие. Следуя принятому решению, они сопровождали тетку Ариту и раба-носильщика на рынок. Погода улучшилась — видно, боги, ругавшиеся на Олимпе, наконец помирились. Небо развиднелось, зимнее солнце пригрело пропитанную влагой землю, превратив ее в липнущую к подошвам грязь. В Спарте, большой деревне, камнем были вымощены только главные улицы и площади, остальные дороги представляли из себя более или менее утоптанные грунтовки.

Несмотря на сырость и плохо проведенную ночь, настроение у Леонтиска было приподнятое.

— Сегодня Эпименид, советник царевича, отправится к эфору Фебиду, — рассказывал сын стратега своему другу.

— Эпименид — это тот самый дядька с добрым лицом, которого мы встретили вчера с дочкой?

— Авоэ, ты только дочку и заметил! Ну, кобель! — усмехнулся Леонтиск.

— Да что там замечать? Блеклая, худая, зубы врозь… Клянусь Эротом, я бы не поцеловал ее даже за серебряную драхму.

— А за статер?

— Ну-у, за статер чмокнул бы ее от души. В щечку.

— А за мину ты бы отымел ее за милую душу. Тьфу, продажная душа! — рассмеялся Леонтиск.

— В любви бесплатна только луна, — ответил матросской поговоркой Эвполид. — Впрочем, с женщин я мзды не беру, оделяю их лаской безвозмездно, из чистого, так сказать, доброхотства.

— Это ты для тетки Ариты так горланишь? — съехидничал Леонтиск, указав подбородком на обильную фигуру матроны, шествовавшей в полутора десятках шагов впереди них. — Надеешься, что она польстится на твои мощи, дружок? Ха-ха!

— Кретин, — парировал Эвполид, но голос понизил. — Это же не женщина, а осадная башня!

— Вот-вот, — хохотнул Леонтиск. — Так что руки не распускай, шалунишка: кулачком впечатает промеж глаз, и голова меж ягодиц окажется!

— Да ну тебя! — отмахнулся Эвполид, поворачивая вслед за Леонтиском на широкую Рыночную улицу, упиравшуюся, как следовало из ее названия, в ворота большого продуктового торжища. — Далась мне ваша старая тетка! Мне больше по душе девицы стройные, как, к примеру, вон та, или эта… О!

— Что — «о»? — поглядел на товарища Леонтиск. Эвполид с восхищением глядел куда-то вперед.

— Эта, вчерашняя… Амазонка-мечница, как бишь ее….

— Арсиона, — узнал Леонтиск, поглядев в том же направлении. Сегодня Паллада была в бело-синем — цветах личной гвардии стратега-элименарха. Блестящую бронзу парадного панциря украшали золотые леотихидовские львы, плечи прикрывал короткий воинский плащ с золотой же оторочкой. Прежними были лишь потертые ножны с мечом на ее бедре. Разговаривая о чем-то с лохматым мальчишкой лет четырнадцати, девушка медленно шла навстречу.

— Бесподобная женщина! — сглотнув, выдохнул Эвполид. — Боги, я просто обязан с ней познакомиться!

— Стой, идиот! — попытался удержать его Леонтиск, но товарищ, смахнув его руку с плеча, решительно пошел вперед.

— Добрый день, красавица! — с самой приятной из своих улыбок Эвполид вырос на дороге молодой воительницы. Леонтиск, остановившись позади, закусил губу.

Взгляд Арсионы, которым она окинула сына Терамена, был холоден, как источник, бьющий из толщи скалы, а голос превратил бы эту воду в лед.

— Мы незнакомы с тобой, чужеземец.

— Мое имя… э… Пилон, я приехал из….

— Мне наплевать, как тебя зовут и откуда ты приехал, — резко перебила его девушка. — Но если ты не посторонишься и не дашь мне пройти, одним чужаком в городе станет меньше.

Правая рука мечницы угрожающе потянулась к поясу. Шрам на ее щеке начал наливаться кровью, став почти багровым. Леонтиск бросился исправлять ситуацию.

— Прошу простить моего товарища, храбрая Арсиона, — примиряюще проговорил он, схватив опешившего Эвполида за плечо и оттаскивая его с пути амазонки. — Он прибыл издалека и не знает лакедемонских обычаев.

Ничего не ответив, девушка, скривив губы, отвернулась и пошла дальше. Сопровождавший ее отрок с любопытством оглянулся на друзей, показал им язык.

— Великая Афина, ну и кретин же ты! — в сердцах выдохнул Леонтиск, поворачиваясь к другу. Тот, не отрываясь, смотрел вслед удалявшейся мечнице.

— Какая красавица, великие силы! Клянусь, ни малышка Софилла, ни любая другая из встречавшихся мне женщин недостойны мыть ей ноги!

— Слушай, дурень, — Леонтиск искренне пытался сдерживаться и не перейти на крик, — в следующий раз, когда решишь покончить жизнь самоубийством, делай это без меня, хорошо? Твоя глупость смертоносна, как проказа, а мне еще хотелось бы пожить.

Эвполид с виноватым видом развел руками и хотел произнести что-то в свое оправдание, но Леонтиск прервал его нервным жестом:

— Все, довольно. Побежали догонять тетку Ариту, пока они не скрылись из виду.

Последующий час или полтора матрона и ее охрана прогуливалась по рынку, торгуясь с продавцами и складывая продукты в два высоких плетеных короба, транспортируемые худощавым невольником-иудеем. Эвполид вел себя прилично, к женщинам не приставал, пребывая в состоянии некоей рассеянной задумчивости, и Леонтиск об инциденте с Арсионой почти забыл.

На обратном пути сын стратега снова принялся подшучивать над товарищем, тем более, что тот, погруженный в свои мысли, не был способен достойно парировать. Жилистый иудей проворно семенил впереди, его длинные руки еще больше вытянулись под тяжестью забитых съестным продолговатых коробов. За ним важно шествовала тетка Арита, оживленно беседовавшая со встреченной на рынке знакомой еще более округлого телосложения. За матронами, держась на почтительном расстоянии, шли два молодых воина. На улицах Спарты было достаточно многолюдно, вероятно, по причине хорошей погоды, но, впрочем, не настолько, чтобы Леонтиск потерял из виду раба с корзинами. Солнце ласково грело, стремительно подсыхавшие лужи блестели серебром, в душе царила благодать.

Леонтиск упустил момент, когда все началось. Только что все шло своим чередом, как вдруг невольник от мощного толчка отлетел назад, едва не задев матрону, и упал на зад, выронив из рук корзины. Одна из них опрокинулась, плетеная крышка отскочила, и по земле весело и кособоко покатились луковицы. Высунулось, словно нос осторожной крысы, горло сосуда с маслом, из разорвавшегося свертка тонкой молочной струйкой потекла мука.

— Куда прешь, скотина безмозглая? — проревел широколицый детина, до глаз заросший густой каштановой бородой, в которой рот виднелся темной шевелящейся дырой. Одет муж был по-военному: кожаный панцирь, митра, усеянная медными бляхами, и добротный шерстяной плащ-хламида, крашеный в зеленый и коричневый. Цвета Аргоса, ахейского города, отметил Леонтиск.