Сергей Конарев - Балаустион

— Боги, какое варварское неуважение, какое свинское нарушение политеса! Македонский двор придет в негодование, когда я сообщу домой об этом инциденте! — продолжал возмущаться Лисистрат.

Они шли по направлению к покоям римлянина по одной из крытых галерей Персики. Левая сторона коридора состояла из полуколонн и узких оконных проемов, правая была расцвечена вечерне-розовыми проекциями этих окон на стену. С фресок, покрывающих потолок, ехидно скалили зубы силены и сатиры. Лежащий против потолка чистый, без единой соринки, ковер и вел себя противоположно потолку, послушно струясь под ноги, мягко глуша звук торопливых шагов.

Хмурый преторианец, стоявший у дверей в покои римлянина, без слов пропустил их внутрь, видимо, предупрежденный о визите. С обычным восхищением миновав знакомую прихожую, Анталкид вслед за македонцем вошел в приемную консула.

Нобилиор, одетый в строгую римскую тогу, властно указал им на стулья.

— Садитесь, — голос консула не предвещал любезного разговора.

Лисистрат и Анталкид послушно сели. Эфор приготовился принять на себя недовольство высокого гостя, хотя и не понимал, в чем лично он виноват. В комнате чувствовался густой запах благовоний. Вероятно, до их появления римлянин отправлял какой-то религиозный ритуал. Анталкид заметил свет, пробивающийся из-за занавески, в углублении за которой, как он знал, находился небольшой жертвенник.

— Итак, господа, я хочу выслушать ваши мнения по поводу сегодняшнего происшествия на переговорах, — речь римлянина звучала еще более неторопливо, чем обычно. По бугристому, одутловатому лицу Фульвия невозможно было судить о его душевном состоянии.

— Этот эфор — сумасшедший! — с готовностью воскликнул македонец. — Тебе не следует, господин консул, принимать всерьез тот бред, что он высказывал.

— «Ахейцы и лакедемоняне — свободные народы, и мы желаем заключить наш договор без постороннего давления», так, если я правильно запомнил, — желчно процитировал римлянин.

«И еще кое-что насчет иноземцев, по непонятным причинам лезущим не в свое дело», — добавил про себя Анталкид.

— Чудовищная грубость! — Лисистрат скосил глаза на спартанца.

— И ужасная глупость, — опомнившись, подхватил эфор. — Это ж надо такое придумать!

— И тем не менее это было произнесено, — покачав большой головой, констатировал консуляр. — И, скажем прямо, далеко не все спартанцы возмутились этому заявлению….

— Совершенно верно, — ехидно пропел Лисистрат. — Некоторые очень подозрительно молчали.

— Неблагодарные негодяи! — со вздохом произнес приговор Анталкид и развел руками. — Но, хочу заметить, господин Фульвий, что большинство присутствующих спартанцев как раз осудили речь эфора Фебида.

— Однако прецедент противостояния создан. Как ты думаешь, господин Анталкид, что толкнуло главу эфорской коллегии на такой шаг?

«Да кто знает, какой клоп его в задницу укусил, дурного старого козла?» — с досадой подумал Анталкид. Полный эфор вдруг понял — римлянин почти жалеет, что затеял этот разговор о необходимости форсирования вопроса по морским базам. Ему следовало дать событиям идти своим чередом, но желание как можно скорее перейти к главной теме все испортило. Целый день переговоров был потерян, и если бы все дело было только в этом!

Отвечать следовало осторожно. Мнимое отсутствие гнева в выражении глаз римлянина не могло ввести в заблуждение толстого политического лиса.

— Я полагаю, что эфора Фебида подвело чувство ощущения реальности. Похоже, он заблудился в собственных принципах и намерениях, и к тому же у него разыгралась мигрень. Великие боги, кто мог подумать, что сей немолодой государственный муж позволит себе такую выходку?

— То есть ты исключаешь, уважаемый Анталкид, что его могла перетянуть на свою сторону враждебная нам партия?

— Очень маловероятно, — вздохнул Анталкид. — Эфор Фебид слишком прямолинеен, чтобы быть хорошим игроком. Поэтому никто не зовет его в команду.

— Тем не менее он нахально лезет в чужую игру, — скривил губы Лисистрат.

— Мы не можем отложить решение вопросов ad meliora tempora, [8] До скончания времен (лат.) до тех пор, пока у эфора Фебида появится настроение, — широкая кисть римлянина хлопнула по резному подлокотнику кресла, в котором он сидел. — И я не могу внести предложение о вступлении Спарты в Ахейский союз, пока он считает, что может говорить все, что ему вздумается.

— Ты абсолютно прав, господин консул, — поддакнул Лисистрат.

— С другой стороны, — продолжал, растягивая слова, Фульвий, — мне не хотелось бы действовать ferro ignique. [9] Огнем и мечом (лат.) Нужно соблюсти разумные пределы убеждения. Скажи, любезный Анталкид, существует ли в Спарте право veto в отношении товарищей по магистратуре?

— Формально — да, — Анталкид еле сдержался, чтобы не сморщиться. Он уже понял, куда клонит римлянин.

— То есть ты мог бы запретить выступать любому из эфоров, кто бы ни захотел взять слово?

— Гениально! — восхитился Лисистрат.

— Думаю, что мог бы, — кивнул Анталкид и подумал: «Так меня и послушает Фебид, эта старая ослиная задница!».

— А если этот кто-то не подчинится, ты мог бы кликнуть стражников и попросить их вывести этого человека из зала заседаний? — Фульвий, казалось, читал его мысли.

— У нас это делается немного по-другому. В этом случае мне пришлось бы обратиться к присутствующему на заседании царю, потому что только его личная стража — Триста — имеет право выдворить магистрата такого уровня, как эфор.

— Прекрасно! — воскликнул Лисистрат. — Перед лицом явного нарушения закона и не менее явного общего настроения собравшихся царю Эвдамиду придется сделать то, что он обязан. Как бы он сам к этому ни относился.

— Если, конечно, господин Анталкид решится на такой шаг, — глаза консула за щелками век были черны. — Поверь, я ни к чему тебя не принуждаю, дорогой эфор.

— Я сделаю это, если потребуется, — сглотнул Анталкид, проклиная свою злосчастную судьбу.

— И не побоишься осуждения сограждан? — поднял брови Фульвий.

— Сказать по правде, мне было бы куда более неприятно осуждение римлян, — честно ответил толстый эфор.

— Римляне не забудут об этом, — важно склонил голову консул. — Стало быть, решено. Ты будешь нашим тайным оружием против эфора Фебида. Будем надеяться, что применять его не потребуется.

«Больше всего буду надеяться на это я, — скорбно подумал Анталкид. — Но, боюсь, напрасно».

— Не исключено, что вскоре вам придется искать оружие против другого эфора, — печально сказал он. — И в этом случае я буду практически бессилен.

Римлянин и македонец выразили удивление и заинтересованность. Анталкид не стал долго испытывать свою страсть к театральным эффектам на высоких друзьях.