Сергей Конарев - Балаустион

Закончилось дело большим скандалом. Эльпинике пришлось все рассказать отцу — из-за того, что ранее она поторопилась заручиться его согласием на брак. Узнав, что дочь отвергнута, Демолай жутко разгневался, разругался с отцом Леонтиска Никистратом, и поклялся, что отплатит «самонадеянному юнцу». Никистрат, в свою очередь, очень недовольный разрывом с первым человеком города, попытался воздействовать на Леонтиска отцовской волей, и этим лишь усугубил положение. Малышка Эльпиника, привыкшая получать в жизни все, что пожелает, была совершенно раздавлена случившимся. Заболев от горя, она целыми днями не вставала с ложа, ни с кем не разговаривала, отказывалась от пищи.

Отплатить Леонтиску за поруганную честь семьи взялся Клеомед, старший брат Эльпиники, сотник афинской городской стражи. Человек злобный и деятельный, Клеомед начал с того, что распустил по всей Олимпии грязные слухи, изображавшие Леонтиска гнусным совратителем, а дочь афинского архонта — наивной и несчастной жертвой. Вчерашнему герою-«копьеносцу» перестали оказывать почести, приглашать на пиры, а многие даже приветствовать. Римский сенатор Метелл Целер, почетный гость Олимпиады, произнес целую речь о нравственном падении молодежи, приведя в пример поступок Леонтиска, а спартанский царь Эвдамид публично высказал юноше порицание. Единственными защитниками несчастного молодого афинянина остались товарищи по агеле, и, конечно, Пирр — его командир и кумир. Но Пирр сам был в опале и не мог существенно помочь.

Клеомед, посчитав, что это сойдет ему с рук, решился организовать нападение на Леонтиска, когда тот со своими товарищами Энетом и Антикратом возвращался с купания. Неизвестно, что задумал сын архонта — убить или только покалечить недавнего возлюбленного сестры. Нанятые Клеомедом шестеро взрослых громил, напав на троих молодых «львов», получили неожиданно жесткий отпор. Встав спина к спине, воспитанники спартанской агелы доказали, что не зря посвятили большую часть жизни военным упражнениям. После непродолжительной схватки двое из нападавших оказались на земле, в голос оплакивая переломанные борцовскими приемами руки. Парочка очутившихся на земле дубинок сменили хозяев, и очень скоро нападавшие потеряли всякое желание к продолжению боя. По знаку Клеомеда, руководившего со стороны, незадачливые громилы, прихватив покалеченных подельников, с облегчением ретировались. В тот же вечер Леонтиска, Энета и Антикрата обвинили в том, что они умышленно затеяли ссору и совершили святотатство: в дни Олимпиады объявлялся всеобщий мир. По совету Пирра афинянину, а также двум его друзьям, виновным лишь в том, что не бросили товарища в беде, пришлось покинуть Олимпию и вернуться в Спарту. Но и там, прежде, чем все забылось, провинившиеся перенесли целую серию суровых дисциплинарных наказаний от разгневанного скандалом царя Эвдамида.

Постепенно все успокоилось. Только в сердце Леонтиска поселилось подозрительное недоверие к женщинам, наглухо закрывшее его душу для нового настоящего чувства. Отныне женщины стали для не более чем объектом получения физического удовольствия. Разумеется, по примеру большинства молодых военных он встречался с девушками, с присущим молодости пылом принимал и дарил запретные ласки, и на этом поприще был куда активнее многих. Да что там, словно с цепи сорвался, будто каждым свиданием, каждым жарким соитием мстил незабытой красавице афинянке. Или Любви? Или втайне желал, искал повторения, возвращения неистового огня, что опалил его под сенью оливковой рощи в Олимпии? Того сладкого, тянущего волнения в груди, безумия страсти, гасящего разум и нетерпеливого до физической боли ожидания новой встречи, — всего, что пережил с Эльпиникой… Увы, ничего этого молодой афинянин больше не испытывал. И сильно сомневался, что сумеет испытать когда-нибудь в будущем.

Леонтиск вздохнул и попытался выбросить печальные воспоминания из головы. Для грусти было вполне достаточно и сегодняшних событий. Закусив губу, сын стратега попытался волевым усилием привести в порядок совершенно упадочное состояние духа, когда до его ушей долетел отдаленный грохот решеток и мелкие женские шаги. Эльпиника возвращалась.

Стражники тоже услыхали это и встрепенулись. Миарм бросился к решетке.

— Идет! С Политой! — вполголоса поделился он с товарищем.

— И с моим статером! — бодро резюмировал Алкимах, поднимаясь на ноги.

— Добро пожаловать! — «людоед», поблескивая маленькими глазками в сторону Политы, потупившей взгляд с притворной скромностью, широко распахнул решетку двери.

Ступив в подземелье, Эльпиника небрежным жестом швырнула золотой кружочек Алкимаху, который тот поймал с проворством ярмарочного трюкача.

— Держи, хам! И теперь, коли я выполнила твое условие, сделай одолжение, убери отсюда свою неумытую физиономию! Я позову тебя, когда понадобишься.

— Но, госпожа, разумно ли это — оставаться наедине с этим… — начал было Алкимах, но Эльпиника, взмахнув рукой, досадливо его перебила:

— Опять за свое? Делай, что говорят!

— Слушаюсь! — картинно поклонился тощий стражник. — Как прикажешь, госпожа. Я буду в конце коридора. Зови, ежели что, я мигом….

С удовлетворенным видом подбросив монету на ладони, Алкимах подхватил копье и углубился в коридор, где и уселся у ведущей наверх лестницы, освещенной трепещущим язычком стенного факела. Оттуда он имел возможность следить за происходящим в караульном помещении, но слышать разговора узника и его прекрасной посетительницы не мог.

— Гм, а я… а нам тоже можно идти, госпожа? — нетерпеливо поинтересовался Миарм. Его потная рука меж тем нащупала пухлую попку Политы.

— Конечно. Ступай, доблестный страж. Твой товарищ присмотрит за порядком.

— Хра! — урод аж хрюкнул от предвкушения. — Хорошо, госпожа! Мы тут… Мы тебе не помешаем. Разговаривайте на здоровье! Пойдем, пойдем, моя птичка!

Он торопливо повел Политу вдоль бокового коридора, к камере, что была на противоположном от караулки его конце. Грубая, корявая фигура стражника и округлая, аппетитная девица, которую он прижимал к себе толстой рукой, являли собой гротескную и исключительно похотливую картину, достойную быть иллюстрацией к милетскому рассказу об играх менад и сатиров. Леонтиск лишь услышал, как зазвенели в дрожащих от возбуждения руках ключи, скрипнули петли, чуть после донесся приглушенный расстоянием визгливый смешок рабыни.

— И я занимаюсь подобным! — покачав головой, воскликнула глядевшая парочке вслед Эльпиника. Повернувшись к Леонтиску, она продемонстрировала в улыбке ровные белые зубки. — Надеюсь, ты оценишь, неблагодарный юноша, глубину моего желания пообщаться с тобой.