Сергей Конарев - Балаустион

Тут Алкимах, все это время внимательно глядевший на Леонтиска, коротко, как бы невзначай шевельнулся на скамье. Леонтиск, однако, смог углядеть, что костлявый локоть тощего двинул Миарма в бок, оборвав того на полуслове.

— Нет, нет, мы послушаем, — елейным голосом произнес Алкимах, не обращая внимания на гневно-недоуменный взгляд «людоеда». — Куча монет за одно маленькое поручение — клянусь собакой, это интересно! Так кому нужно доставить письмецо? Я, пожалуй, соглашусь.

Однако Леонтиск уже все понял, и мысленно обругал себя последними словами. Открыв рот, он выдавил из себя каркающий смешок:

— Ха-ха, клянусь богами — поверили, придурки! Да я просто хотел проверить — дурни вы или нет. И выяснилось, что дурни, ну полные недоумки! Ха!

Стражники, конечно, в долгу не остались, и осыпали его самой отборной портовой бранью. Послушав их какое-то время и значительно пополнив свой словарь ругательств, Леонтиск вернулся на место. Насколько ему показалось, Алкимах остался разочарован, и еще долго после этого с подозрением поглядывал на пленника.

Великие боги, отчаяние совсем ослепило его! Этот тощий совсем, совсем не прост, собака! Это не только страж, но и соглядатай! Как можно было поверить, что архонт приставит кого попало охранять его, «спутника» Пирра? Проклятье, он чуть не отдал Терамена, еще одного благодетеля и друга, в лапы оголтелой шайки заговорщиков! Неизвестно, что они посмеют предпринять против столь родовитого и влиятельного человека, но, как показал недавний — и все еще болезненно кровоточащий — опыт, ставки в игре высоки, и мешать себе эти люди не позволят. Он и сам, вероятно, был бы уже десять раз распят на дыбе и трижды убит, если бы его отец не был одним из них. Вот уж не знаешь, радоваться или горевать. Нужно немедленно что-то придумать! Как же дать знать о готовящемся злодеянии Терамену?

Естественным, да, впрочем, и единственно возможным было попросить об этой услуге Эльпинику. Даже если бы ее схватили при выполнении поручения, жизнью она не рисковала. Конечно, в этом случае жестокий архонт не преминет наказать дочь. Для Леонтиска было невыносимо подвергать Эльпинику риску, но день проходил за днем, и афинянин все больше убеждался, что никакой иной возможности передать весть на волю не существует. Он почти физически ощущал, как темная секира заговора возносится над головами Эврипонтидов. Настал момент, когда, доведенный до отчаяния, он решился осторожно намекнуть Эльпинике о своем плане.

Все оказалось не так-то просто. Его бывшая возлюбленная слушала рассказы о Пирре, и вроде бы вполне естественно сопереживала им, но стоило лишь Леонтиску намекнуть девушке, что он не против принять от нее кое-какую практическую помощь, как она замкнулась и сделала вид, что не понимает. Он попробовал раз, другой, третий — результат был один и тот же. Эльпиника не могла — или не хотела — перейти черту, проявить нечто больше, чем человеческое участие.

В чем тут дело? Неужели верность отцу или страх перед ним так сильны в ней? Или она до сих пор считает, что сам Леонтиск выбрал не ту сторону, впутался в политическую игру по юношескому легкомыслию и неразумию? Но разве он не рассказал ей всю историю своих отношений с лакедемонским царевичем? Как она может не понимать теперь, что движет этим великим человеком, что руководит самим Леонтиском и всеми остальными, кто на мече поклялся положить жизнь за свободу Греции? Неужели ей самой не стоят поперек горла эти наглые римские кровопийцы, диктующие грекам, что те должны делать, по каким законам жить и кого из правителей почитать? Или все это далеко от нее, женщины?

На все эти вопросы ответа пока не было. Честно говоря, до сих пор Леонтиск не решался поговорить с Эльпиникой начистоту, ограничиваясь намеками. Каждый вечер он убеждал себя, что может довериться этой девушке, не боясь предательства. Как-никак, их связывало чувство, которое, как оказалось, еще тлело под пеплом обиды и разлуки. И тянуть дальше было невозможно.

Твердо решив завтра же поговорить с ней откровенно, сын стратега улегся на лежак, стараясь держаться на максимальном удалении от источавшей холод стены, и приказал себе уснуть.

На следующий день Эльпиника пришла не после обеда, как обычно, а рано утром. Одна, без Политы.

— Я принесла новости.

— Неужели, красавица? — спросил он с улыбкой, хотя внутренне напрягся.

— Твой отец приходил к моему.

— О? И что же?

— Они разговаривали в библиотеке. Но я вышла в сад и через окно все слышала.

— Ах ты, шпион мой маленький! — умилился Леонтиск. — И о чем же беседовали наши возлюбленные отцы?

— Они опять говорили о Пирре Эврипонтиде. И о его отце, царе Павсании, — девушка говорила медленно, как будто неохотно. На ее лице, обычно безмятежном, лежала печать сомнений и раздумий. — Помнишь, я говорила тебе, что кое-что слышала? Теперь все совершенно ясно: они и вправду решили сделать это. Убить их обоих.

— Эльпиника! — он вскочил на ноги.

— Мне стало страшно, — не обращая внимания, продолжала она. — Отец… они так говорили об этом… Как будто о самом обычном деле. Убийство будет обставлено, как «смерть от естественных причин», так они сказали.

— Эльпиника!

— Тихо! Тощий следит за нами.

— Я догадался, он….

— Он каждый день ходит отчитываться к брату. Но оттуда, из коридора, ничего не слышно, я проверяла. Если не кричать, конечно, как ты. Пусть он думает, что ты продолжаешь потчевать меня забавными историями из своей жизни. Так что веди себя спокойно. Не нужно, чтобы он что-то заподозрил.

— О… постараюсь.

— Они все продумали и подготовили. В ближайшие дни в Спарту отправится посольство ахейцев и македонян. В его составе будет и некий Горгил, платный убийца, насколько я смогла понять.

— Проклятие! Убийца, о котором говорил отец… О, боги, ты сказала — скоро?

— Тише! Я много думала, всю ночь, Леонтиск, и приняла решение. Чем я могу помочь? Говори, я сделаю, что ты скажешь.

У Леонтиска округлились глаза. Он решительно не верил в подобные совпадения.

— Великие силы! Я ведь только вчера решил просить тебя о помощи, и вдруг ты сама….

— Да. Прости, Леонтиск, что раньше тебе этого не предложила, но… я действительно не хотела в это впутываться. Мои родственники замыслили злое дело, это правда, но выступать против них мне тяжело… Честно говоря, я и сейчас не уверена, что поступаю правильно.

— Я понимаю.

— Но медлить нельзя, и я решилась. Это… так отвратительно, что они задумали. И несправедливо. И… в общем, я уже сказала. Сделаю, что ты скажешь. Итак?

Он еще мгновение смотрел на нее, борясь с последними колебаниями. Очень правдоподобно, но… вдруг это все-таки ловушка? Однако другого выбора, кроме как довериться ей, у него не было. Альтернатива — валяться в этом подвале еще несколько недель, не пытаясь ничего предпринять, и потом выйти только для того, чтобы узнать, что солнце померкло и жизнь кончена.