Сергей Конарев - Балаустион

Леонтиск сделал шаг вперед, положил руку на плечо Эвполида, взглянул ему в глаза.

— Я никогда не забуду того, что ты для меня сделал. Сожалею, что раньше плохо знал тебя. Мне… не хватает слов, чтобы высказать свою благодарность….

— Полно, Леонтиск! — попытался с кислым лицом отмахнуться Эвполид, но сын стратега продолжал:

— Ты — один из самых достойных людей, с кем мне посчастливилось встретиться в жизни, Эвполид. Впрочем, не удивительно, что такой отец, как Терамен, вырастил столь замечательного сына. Удачи тебе!

— Тебе она потребуется больше, дружок, клянусь морским Владыкой, — усмехнулся Эвполид, поворачиваясь к выходу, и добавил на прощанье:

— Постарайся хорошо выспаться, приключения еще не закончились.

С этим доблестный сын Терамена вышел.

— Идем со мной, юноша, — тихо произнесла Ларида и двинулась по коридору. Леонтиск заковылял следом. Свинцовая усталость притупила даже радость по поводу освобождения из темницы, и молодой воин мечтал лишь об одном — поскорее добраться до любого ложа, рухнуть на него и на несколько часов отдаться сладким объятиям Морфея.

Вскоре его желаниям было суждено осуществиться. Милая женщина привела его в небольшую угловую комнатку, выходящую окном в совершенно одичавший сад. Промычав отказ на вопросы о трапезе и горячей воде, Леонтиск, жадно глядя на застланное покрывалами ложе, начал судорожно стягивать с себя одежду, почти черную от грязи, пота и крови. Когда Ларида, сочувствующе покачав головой и что-то бормоча, затворила за собой двери, наш герой расстался с последней деталью гардероба и грудью бросился на постель. Он заснул едва ли не прежде, чем упал на покрывала, и вспышка боли в возмущенном такой бесцеремонностью больном ребре не смогла даже на миг разлепить его спаянных усталостью век.

— Ну что, мерзавец, попался? — губы Клеомеда извивались, как две гусеницы. Хилиарх медленно приближался, сжимая в руке серебристый астрон. Леонтиск не мог пошевелить даже пальцем, словно был спеленут как египетская мумия.

— А ведь тебя предупреждали, головастик, — Клеомед подошел еще ближе. Леонтиск мог разглядеть мельчавшие капельки пота на землистом лбу хилиарха. — Ты не внял голосу вождей живых, так будь рабом владыки мертвых!

Угловатым, резким движением Клеомед вонзил меч в живот Леонтиску. Ужасная боль рассекла внутренности, ледяной сосулькой вгрызаясь все глубже в тело, наполняя мозг обессиливающим ужасом.

Леонтиск закричал, дернулся и проснулся. Над ним склонилось освещенное глубокими сочувствующими глазами лицо женщины средних лет.

— Тихо, тихо! — мягко сказала она, продолжая чуткими жесткими пальцами исследовать его покрытые синяками бока. — Успокойся, ты в безопасности. И не дергайся, мне нужно разобраться, что творится с твоими ребрами.

Несколько мгновений Леонтиск, все еще находясь во власти кошмара, непонимающе смотрел на нее. Затем ощущение реальности вытеснило из сознания навеянный сном ужас, а сердце, бешено колотившееся в груди, начало успокаиваться.

— Ребро сломано только одно, — разлепил спекшиеся губы молодой воин.

— Какое же? — голос женщины был глубоким и полным сострадания.

— Вот это, — юный воин осторожно, не дотрагиваясь, потянулся к сизо-бордовой опухоли, и тут замер, наконец заметив некую весьма выдающуюся деталь. Он лежал абсолютно обнаженный, и его мужской орган, налившись кровью и обретя деревянную твердость, выпрямился во весь гордый рост в неприличной близости от ладони женщины. Молниеносным движением Леонтиск схватил край покрывала и прикрыл восставшую мужскую «гордость». От стыда он закрыл глаза и почувствовал, что заливается краской.

— Я… извиняюсь… — зачем-то выдавил он.

— Ах, полноте, голубок, — в голосе женщины не было ни тени насмешки. — Не нужно меня стесняться, я целительница, и перевидела в жизни больше голых мужчин, чем иная портовая девка.

— Целительница? — все еще смущенно повторил он за ней, приоткрывая один глаз.

— Именно. Младшая жрица из храма Асклепия. Я здесь для того, чтобы осмотреть твои ссадины, юноша, и помочь, насколько это возможно. Но ты, как видно, и сам знаешь толк в медицине — не каждый сможет определить, какое из травмированных ребер у него сломано.

— Боюсь, мои познания в медицине неглубоки, и касаются лишь ран и переломов, — спасибо армейским лекарям-костоправам, что соблаговолили научить. — Леонтиск с ненавистью поглядел на свой изуродованный бок. — Что касается остального… Заурядная желудочная хворь, например, может изолировать меня от людей дня на три.

— О, клянусь Панакеей, с желудком нужно обращаться бережно, тщательно выбирать то, что употребляешь в пищу. Неразборчиво брошенное в котел мясо одного-единственного больного животного может вызвать эпидемию в целом городе или армейском лагере.

— Ха, слышали бы это наши спартанские фрурархи-интенданты! Они постоянно повторяют, что солдат должен есть все, включая песок и камни!

— Н-да. Не удивительно, что солдат чаще выкашивают утробные хвори, чем неприятель. А ну, перевернись на спину.

— Больно. Лучше я поднимусь.

Сын стратега встал у кровати, прижимая к паху свернутое в бесформенный ком покрывало. Жрица, притворившись, что не замечает этого, продолжала изучать покрывавшие его тело синяки, ссадины и раны. Следующую половину часа она смазывала поврежденные места остро пахнущей травами едкой мазью и накладывала повязки. Леонтиск молча, как подобает выпускнику агелы, терпел боль и жжение. Честно говоря, сон не принес ему большого утешения. Напротив, молодой воин чувствовал себя совершенно разбитым, боль и слабость воспользовались этим отдыхом, чтобы полностью захватить его измученное тело.

За окном стоял сумрачный афинский вечер. Небо, впрочем, было безоблачным, и умирающий алый костер заката окрасил стену над постелью полосато-багровым. В раскрытое окно струился зимней сыростью тяжелый густой воздух. Мистическое очарование этой картины нарушал только раздающийся откуда-то сбоку громкий, перемежающийся звонкими взрывами смеха щебет двух девиц. Все органы чувств Леонтиска, угнетенные на протяжении десяти дней удушливой обстановкой подземелья, неистово всасывали краски, звуки и запахи свободы. Это было сродни опьянению от вина.

Однако жестокая память не позволила Леонтиску долго упиваться этим восхитительным ощущением. Он вспомнил, что жизнь Эврипонтидов все еще находится в опасности, и бездействие каждый час эту опасность умножает. Великие боги, сколько времени потеряно! Позыв к активным действиям на мгновенье прорвал путы болезненной вялости. Леонтиск с досадой посмотрел на целительницу, бинтовавшую в этот момент его колено.