Игорь Чубаха - Римская рулетка

– Это они не уходят, – словоохотливо подключился к беседе незваный собеседник, сидевший слева от доцента Хромина, а вернее, навалившийся на него всей бесформенной жирной массой. – Это они чего-то еще в сенате удумали.

От говорившего страшно разило чесноком, и Андрей строго поглядел на оратора из-под недавно полученного настоящего деканского шлема с полузабралом. Но тот лущил арахис и ничего не заметил. Зато активизировался сосед справа от Айшат.

– Нон сангви, нон катарзи! [23]– проорал он на сардинском диалекте. – Мы платили за кровь! – При этом сардинец размахивал в воздухе краешком тоги.

И вот ему ответили из-за ближайшей лестницы, потом с ближней трибуны, потом с дальней, и цирк загудел. Гладиаторы, пожимая плечами, послушно уходили с арены, только один шагал с торжеством временного победителя. Андрей насторожился, когда в общем многоголосье ему померещился русский мат.

– Вот уже неделю нет покоя свободным жителям Вечного города! – отплевывался лузгой на сандалии доцента чесночный сосед. – Что ни день, то указ, что ни ночь, то крыс из подвалов гоняют.

– Простите, – поинтересовался вдруг доцент, – а указы носят тенденциозно однотипный характер?

– Крыс морить, раз, – начал загибать пальцы чесночный, – прокаженных угнали куда-то, мелочь девать некуда, ходим гремим, – он погремел разменной монетой в кошельке. – Где-то водопровод разобрали, скоро, говорят, повинность будет: с каждого дома по рабу, Сучье болото осушать. Комары там, вишь ли, москиты!

Доцент уже давно дергал Андрея за край полураспоротой по шву туники.

Трибуны зашумели, готовые взорваться хохотом. На арену вышла группа странных людей. Одетые в завязывающиеся лямочками на спинах хитоны, они разбились в шеренгу по двое. Один при этом держал увесистую амфору, тщательно отворачивая нос от поднимающегося из ее узкого горлышка запаха. Другой же усердно раздувал над этим горлышком кузнечные мехи, благодаря чему у горловины возникало нечто вроде белесого тумана, оседавшего частью на арену, частью на руки причудника.

– Тебе это ничего не напоминает? – упавшим голосом поинтересовался доцент.

– Пульверизаторы! – вытаращил глаза Андрей. – Взвод дегазации! Санобработка!

– От латинского pulveris – распылять, – автоматически добавил доцент.

Чесночный гулко расхохотался, перемежая смех икотою:

– Да не пульверизаторы, а пульхеризаторы! Потому что введены сенатом по совету и настоянию божественной Пульхерии-Феминистии! Слушать надо, что зачитывают. – И не удержался от втемяшенных рифм:

– А скажи, дружок, – вкрадчиво спросил Андрей, – кто это там в сенате сочиняет такие замечательные стихи?

– Да уж понятно кто. Кое-кто недобитый, которого высылали на двадцать лет, а надо было на столбик приколотить. Теперь он, видите ли, Деметриус Семипедис. Да разве мы поверим твоим греческим прозвищам, когда сапфир-то на пальце так и брызжет, так и…

– Семипедис! – простонал доцент Хромин. – Полноги! Димка Хромой, иначе говоря… Его так в школе дразнили.

– Неделю уже всех трясет! – не на шутку раззадорился сосед слева, даже арахис по мрамору рассыпал. – Геварий, понятное дело, тут же распелся, будто петух перед тем, как кур топтать. И тоже с чужого голоса: «Так как, погрязши в грехе, власть тянет в грязь и сограждан, силы прогресса должны восстановить их права воздухом чистым дышать, не опасаться поноса, и навсегда позабыть перхоти злостный порок!»

– Не жалуешь ты эту компанию, – проницательно заметил Андрей.

– А чего их жаловать? – взвилась потная туша. – На потребу толпы ведь работают, эти трескучие фразы, милые всякому отребью, всякому плебсу, понаехавшему в Рим невесть откуда! Еще немного, и они повыкинут из Города благородных сынов древнейших родов!

Андрей умолк, уж очень быстро и наглядно менялось в этом городе понятие благородства.

Гладиаторы возвращались на арену. Шли неохотно, как кошки по мокрому полу, поминутно останавливаясь, выбирая места посуше и менее воняющие хлоркой, по-балетному долго держали поднятыми босые пятки. Теперь на опилках валялись трупики мух до того весело вившихся над раскаленной пылью.

– Мы платили за кровь! – не унимался сосед справа. Он принялся бить в ладоши, укрепленные кожаными наладонниками с медными пластинами. – Эномай! Эномай! Ну-ка жару им поддай!

Цирк завелся. Речевку-кричалку подхватили на ступенях внизу, где теснились торговцы, отпущенники, какие-то подозрительные арамейцы с листами дешевого папируса, принимающие ставки. Крик взлетел и на трибуны, где ему вторили широкоплечие всадники и седобородые почетные горожане. Даже в ложе над воротами Триумфа одиноко занимающий ее советник диктатора по особым вопросам и безопасности Внутринний Делл на секунду прервал обдумывание некоей серьезной проблемы, касающейся особых вопросов, и пару раз для приличия хлопнул в ладоши.

– Львов! Львов давайте! – требовали на соседней трибуне, прозванной Зеленой. Там собирались любители выездов на природу, нудизма и диких зверей.

Из небольших камер в основании оппидума, где в дни скачек содержали лошадей, выпустили трех львов. Выглядели они неважно: лапы в конском навозе, на мордах широкие незаживающие царапины. Покосившись на группу гладиаторов, звери равнодушно улеглись в пыль.

– Это что же? – с неожиданно спокойной угрозой вопросил крикун. – Сегодня религиозных фанатиков-сектантов, чуждых официальной философской доктрине республики, нет, что ли?

– Может, это и к лучшему? – осторожно спросила Айшат.

– Здрасьте! – осклабился сосед. – А кого животные есть будут, юноша?

Только тут все заметили блеклого человечка, сидевшего шагах в десяти от ближайшего льва. Сложив ноги по-портновски, человечек глядел в небо.

– Сектант! – прошелестело по трибунам. – Катакомбы под городом… рыбы на стенах нарисованы… я ж его видел у этого, у Соссия… вернее, у Моккия… Ну, то есть у Павсикахия.

Минуты не прошло, как в отданном на съедение был опознан библиотекарь Хоздазат. Одна беда: львы им нисколько не интересовались.

– Вот! – кричала, перекрывая нарастающий ропот, Айшат, хлопая Андрея по коленке. – Вот так и надо! Сейчас он с ними еще подружится, и вам всем стыдно будет!

Доцент Хромин тяжело вздохнул. Он битых два часа убил, объясняя этому бесчувственному эфэсбэшнику, что девочку вести на кровавые потехи не надо. Она два дня отмается в истерике и прежней никогда уже не станет.

– Да говорю же вам! – улыбалась тем временем дочь тавларских гор соседу, который кричал, вздувая жилы на лбу и горле: «Лев, лев, порви сектанта!» – Да говорю же я вам: никто тут никого не убьет! Это же все нормальные умные люди, не идиоты и не припадочные! Всегда можно договориться.