Урсула Ле Гуин - Малафрена

— В Айзнаре; в доме моего бывшего жениха.

— Я слышала, что она добра, — сказала Элеонора. Она говорила не менее серьезно, чем Эмануэль. — И я рада узнать, что она к тому же еще и очень красива. — И она глянула на сына с легкой тревогой или каким-то затаенным вопросом.

— Она скоро замуж выходит, — сказала Лаура. — Господин Карантай написал Итале об этом.

— Да, за Георга Геллескара. Этой весной, — кивнул Итале.

— Выпьем же за то, чтобы она была счастлива, — предложил Эмануэль, и они дружно подняли бокалы и выпили, а потом заговорили совсем о другом.

На следующий день погода была настолько отвратительной, что в церковь решилась отправиться одна Лаура. Пока она ждала в конюшне, когда Касс наконец запряжет лошадь — лошадь нетерпеливо била копытами и норовила вырваться, а Касс, ругаясь, возился с упряжью, — появился Итале и предложил:

— Давай я тебя отвезу.

— Не беспокойся, милый.

Но он, точно не слыша, шлепнул коня по крупу, заставив его присмиреть, и подал Лауре руку, подсаживая в экипаж. Они ехали в Сан-Лоренц по берегу озера под мелким частым дождем; вдоль дороги торчали голые, исхлестанные ветром деревья. Слева от них за деревьями виднелось серое озеро, казавшееся совершенно плоским.

— Ты давно перестал ходить в церковь? — спросила Лаура.

— Вот я сейчас, например, туда направляюсь, — усмехнулся Итале.

Копыта лошади скользили по жидкой грязи, с ветвей капала вода, а если они случайно задевали ветку, то сверху обрушивался легкий душ.

— Это произошло в тюрьме? — не унималась Лаура. — Пока ты там был, да?

Он ответил не сразу.

— Знаешь, я вообще не мог там думать как следует. Ни одна мысль в голове не удерживалась. И там всегда было темно. Самым близким к Богу занятием для меня там была математика… Да и она не очень-то помогала. А знаешь,

что действительно помогало? Далеко не всегда, правда, но все же… Совсем не мысли о Боге. О Нем мне вообще думать не хотелось. А хотелось мне вспоминать о том, как вода в лодочном сарае летним полднем бывает словно подсвечена снизу. Или о наших тарелках… обыкновенных обеденных тарелках, которыми мы пользовались не далее как вчера. Если мне удавалось представить себе эти тарелки, я чувствовал, что могу жить дальше. Вот и все, что касается моей тамошней духовной пищи…

— Если не считать того, что дом созиждет Господь, — прошептала Лаура с улыбкой.

Он не совсем понял, что она имела в виду, но говорить ему больше не хотелось: слишком большого напряжения требовали от него даже малейшие воспоминания о Сан-Лазаре, хотя рассказать хоть что-то о тех ужасных годах Лауре было для него большим облегчением. Дальше они ехали молча.

В часовне Святого Антония уже собрались прихожане из Вальторсы: Пьера, Берке Гаври, Мария, две-три горничных и кучер Годин. В маленькой часовне было ужасно холодно и царил какой-то серый полумрак. Пока шла месса, Итале садился, вставал и преклонял колена со всеми вместе. И только когда отец Клемент затянул «Credo in unoom Deoom!», [28] «Верую в единого Бога!» (искаж. лат.) . ему вдруг захотелось рассмеяться от неожиданно охватившей его радости. Он понял, что имела в виду Лаура. Он понял, почему она могла сказать: «Моя свобода — это ты», понял то, чего не понимал раньше: это она — его свобода, и нельзя насовсем покинуть свой родной дом, пока он у тебя есть, пока у тебя есть такой дом, который ты всегда можешь покинуть. Ибо кто строит этот дом, для кого он построен, зачем его так берегут?

После службы отцу Ктементу, как всегда, захотелось поговорить с Лаурой. Итале ждал сестру на крыльце часовни. Старая Мария и горничные из Вальторсы тоже стояли на крыльце и ждали Година и Гаври, которые должны были подогнать к крыльцу повозку. Вскоре из церкви вышла Пьера, кутаясь в шаль. Она, быстро глянув на Итале, как всегда, вежливо поздоровалась и прошла мимо, спустившись с крыльца навстречу ветру и дождю. Но идти ей, собственно, было некуда, так что она остановилась посреди грязного двора у церковных ворот и стояла спиной к ним, маленькая, гордая, прямая. Итале подошел к ней.

— Почему бы тебе не подождать на крыльце?

Она не ответила и не обернулась.

— Ты все-таки лучше уйди под крышу, а я здесь постою, хорошо? — сказал он ласково, хотя и чуть насмешливо.

Она вскинула на него свои ясные глаза. Похоже, она плакала. А может, глаза ее просто слезились от ветра?

— Как хочешь, — промолвила она тихо и вернулась на крыльцо. Наконец Гаври подогнал повозку, обитатели Вальторсы уселись в нее, и повозка покатилась по знакомой дороге под соснами.

А Итале все стоял, опершись об ограду, и смотрел на озеро, на темные далекие горы. Ветер слепил глаза. Серые тучи быстро неслись прямо над головой, бесконечные, как бурный поток, но абсолютно бесшумные. Итале почему-то вспомнил небо над тюремным двором Сен-Лазара и о том, как во время прогулок над ним всю зиму неслись такие вот тучи — одну зиму, вторую, третью… Ко всему равнодушные, безучастные, прекрасные тучи… Нет, беречь в этой жизни ему было нечего. Жизнь пролетала, как эти тучи. Кто-то путешествует, кто-то остается дома, и порой они все же случайно встречаются, и в этих кратких встречах заключена вся цель путешествий первого и все верное ожидание второго. Но и то, и другое подобно — по форме и движению — серым тучам в небесах…

В нескольких метрах от Итале, за калиткой церковного кладбища, лежала могильная плита, на которой было начертано имя его деда, его, Итале, имя. И он вдруг вспомнил то мгновение — когда вчера вечером все сидели в гостиной, а он вошел и стал тихонько пробираться к камину, и отец сказал ему: «И ты здесь, Итале?» Вчера эти слова всколыхнули в нем еще свежие, страшные воспоминания. Но сейчас это уже не казалось ему таким ужасным. «Да, я здесь», — сказал он ветру.

Наконец Лаура вышла на крыльцо, и он поспешил за часовню, чтобы подогнать двуколку. Когда они ехали назад, ветер стал слабее, небо посветлело, дождь почти перестал и что-то тихо шептал над дорогой, пеленой проплывая над лесом и озером. Горы были полны таинственных звуков.

Зима была очень сырой, но снега выпало мало, и весна пришла рано. Уже к середине марта, когда северные ветры расчистили небо, лес покрылся зеленоватой дымкой, на концах темных ветвей проклюнулись молодые листочки, и такой же ясный зеленоватый свет волнами лился от озера по утрам, особенно в ветреную погоду. Поскольку в день весеннего равноденствия с утра лил дождь, Лаура и Итале отложили задуманную давно поездку в Эвальде, надеясь, что скоро наступят погожие деньки. Однако до начала апреля дожди шли, практически не переставая, и за это время Лаура успела, не посоветовавшись с братом, пригласить буквально всех поехать вместе с ними в Эвальде, в том числе и Санджусто. Даже старый граф Вальторскар принял ее приглашение. Итале очень рассердился. Он предвкушал, что эта поездка будет такой, как в детстве, — то есть они поплывут туда одни, на заре, в маленькой лодке, соблюдая все правила давно установленного ими ритуала, который для них всегда означал начало настоящей весны. Ему казалось, что и Лаура думает так же. Но теперь эта немного таинственная поездка превращалась в обыкновенное развлечение, в пикник на том берегу озера у входа в пещеры. Все это совершенно бессмысленно. Да к тому же, несомненно, придется испытывать определенное напряжение, поскольку Пьера тоже поедет. С тех пор как он смотрел вслед ее повозке, медленно удалявшейся под соснами от часовни Святого Антония в тот зимний день, он чувствовал, что непременно должен объясниться с нею, но совершенно не представлял, что именно хочет ей сказать, да и догадаться о том, что бы она хотела от него услышать, был не в состоянии, поскольку сама Пьера вообще не желала с ним разговаривать.