Александр Авраменко - Мы всякую жалость оставим в бою…

— Тральщики — вперёд! Остальные — след в след!..

С треском рушится огромная берёза передо мной, ветки хлещут по броне, в стволе пушки — осколочный снаряд. Остальные две башни тоже наготове. Мы вываливаемся из-за деревьев именно в тот момент, когда взрывается последний снаряд. В душе появляется самодовольство: это же надо, как я всё точно рассчитал! Опасное чувство! Очень опасное, и я стараюсь его изгнать поскорее. Переваливаясь с боку набок на лунном ландшафте, появившемся после артподготовки мои махины явно вызывают шок у подавленных мощью нашей огневой поддержки поляков, и те никак не реагируют на наше появление. Гулко бухает главное орудие машины, идущей слева от меня, и к небу взлетают остатки чудом уцелевшей пушки. Пулемёты всех башен хлещут очередями, словно вода из пожарных шлангов. Всё перепахано, по крайней мере, на метр в глубину, но тем не менее, иногда слышатся звонкие удары пуль по броне. Вперёд! Только вперёд! Мы должны как можно быстрее прорвать линию обороны окружённых войск и раздавить их тылы. Вперёд! Откидываю люк и опять высовываюсь наружу. В чём беда всех танков, так это в ограниченном обзоре, поэтому, не взирая на опасность, я предпочитаю смотреть на поле боя не через призмы командирской оптики, а собственными глазами, иногда вооружёнными биноклем. Как говорил в КАМе Всеволод Львович, мой незабвенный учитель: впереди всё должно гореть, а позади — рыдать. В принципе, всё так и выходит. Только вот рыдать некому. Вряд ли кто или что останется живым после нас. Хорошо поработали все. «Вперёд! Не останавливаться!» Пехота из десанта с трудом держится на трясущейся броне и материт моего водителя. Э! Ребята! Вы ещё на «Т-26» в атаку не ходили, или на «двойке»! Наше чудовище половину воронок и ям просто не замечает из-за своих размеров. А те малыши кидает хуже мотоцикла на кроссе, там-то вы бы точно не удержались! Ого! А это кто там бежит? «Ульрих! Слева два дальше. Огонь!» Грохот русской пушки, стремительный росчерк донного трассера, невесть откуда взявшийся древний польский «Фиат-3000» с ужасающим грохотом просто разваливается на куски. Вспышка! Когда мы равняемся с ним, то видим просто-напросто кусок днища с какими-то трубками и шестерёнками и всё. Ну, башня метрах в тридцати валяется… Мы прём на всю катушку! Главное — вперёд! И больше паники у поляков, вызвать как можно больше паники! Поэтому в подвернувшийся обоз мы не стреляем. А врубаемся всей далеко не маленькой массой наших машин. Огонька подливает пехота, бьющая из всех стволов по обозникам, драпающим куда глаза глядят. Всюду валяются какие-то ящики, тряпки, туши лошадей и людей. Вперёд! Вперёд!! Вперёд!!!

Атака танкового полка — это сродни атаке лавой конных витязей Александра Невского или князя Святослава. Только копья наперевес не держим, и ветер не бьет в лицо. Все остальное — исключительно похоже. Мы мчимся по заснеженному полю, вздымая тучи колючей ледяной пыли, прем вперед, не взирая на всякие мелкие холмики, впадинки, окопы, кусты и так далее. А перед нами в панике бегут враги, бросая оружие, высоко вскидывая вверх руки и, разумеется, истошно вереща, в слабой надежде, что неумолимые преследователи смилуются и в последний момент отведут удар или чуть повернут коня, чтобы не сбить, не затоптать такую хрупкую человеческую жизнь.

Криков и воплей мы не слышим, но готов поручится головой, что прадеды наши те, что гнали перед собой тогдашних своих врагов, тоже ни черта не слыхали. В такой момент нет ни жалости, ни сострадания — только азарт атаки, лихость боя. Вот и бегут китайцы и японцы, бегут в тщетной попытке продлить свою жизнь хоть еще на один вздох, бегут, пока не рухнут под блестящий металл гусениц, пока не сшибет их с ног короткая пулеметная очередь или не срубит осколок трехдюймовой гранаты.

Передовая и главная линии обороны прорваны. Три полосы надолбов из вкопанных в землю рельсов и бревен основательно прорежены артподготовкой и окончательно уничтожены первой волной наступающих танков. Они же расправились с проволочными заграждениями, и заутюжили гусеницами обрушенные снарядами и бомбами траншеи. Конечно, танки первого эшелона понесли потери, и потери весьма ощутимые. Говорят, что 2-я танковая лишилась 60 % машин, а стрелки и пехотинцы, шедшие вслед за танкистами едва только не ополовинены. Но на горе Сакаи Кодзи у фельдмаршала Джихара имеется второй эшелон, то есть мы. И сейчас второй эшелон идет в атаку.

Сходство с древними витязями усиливают наши союзники. Чуть позади танков настоящей лавой идут 2-я дивизия нукеров (гвардейская кавалерийская) и Народно-освободительная армия Внутренней Монголии. Хоть за броней нам и не слышен оглушительный дикий визг монгольских всадников, но можно быть уверенным: на противника он действует не хуже, чем сирены, установленные на пикирующих бомбардировщиках Ю-87, которые аккуратно сопровождают нас в качестве тяжелой артиллерии дальнего действия. Добавляет средневекового колорита и то, что за три дня до наступления нам наконец выдали зимнее обмундирование, и теперь мы в своих меховых комбинезонах и овчинных шлемофонах действительно сильно смахиваем на древних воинов. Кстати сказать, обмундирование выдали вовремя, а то мы уже начали замерзать в своем легком х/б, на которое хоть и натягивали ватники и китайские халаты, а все равно, для тепла приходилось гонять двигатели на холостом ходу, что, естественно, привело к повышенному расходу горючего. А за это начальство по головкам не гладило. Топлива у нас в обрез.

На всем ходу мы подходим к маленькой деревеньке. Ну нет, господа хорошие, мы воробьи стрелянные, нас на мякине не проведешь. Даю команду «бэтэшкам» оттянуться назад. Больно уж у них броня слабенькая. Тридцатки могут подойти чуть поближе, но тоже не стоит наглеть. Орудие заряжается маркером — снарядом, дающим при взрыве клуб ярко окрашенного дыма. Вызываю по рации штаб и прошу связаться с авиаторами. Пусть бдят. Через двадцать минут к деревеньке уже идет дежурная эскадрилья «лапотников», как несколько обидно, но довольно остроумно прозвали в войсках грозного пикировщика Юнкерса, за шасси в обтекателях, действительно весьма похожие на ноги в лаптях. Грохочет выстрел. Ах, молодец Айзенштайн! Положил точно туда, куда я и хотел: между двумя фанзами, рядом с подозрительным не то сараем, не то хлевом, в котором так удобно спрятать противотанковое орудие. Вверх поднимается ядовито-оранжевое облако маркера. И почти сразу же раздается леденящий душу вой: «щтукасы» один за другим начинают валиться вниз, переворачиваясь через крыло, и, сломя голову, мчатся к земле. Грохочет взрыв первой бомбы, а потом земля точно встает дыбом, накрывая незадачливых защитников деревни своим глинистым, жирным саваном.