Андрей Лазарчук - Все, способные держать оружие…

— А где остальные? — спросил я.

— Скоро будут здесь. Для них теперь ты — настоящий наследник. Понял?

— Ф-фу… — выдохнул я. — А — зачем?

— А затем, — сказал отец, — что откуда-то прет мощная утечка. И я уже веду себя, как последний параноик. Хотя бы потому, что знаю, каких клопов можно напустить под кровать и каких тараканов под черепушку. Любой может стать предателем — независимо от убеждений. Любого можно заставить делать все. Два часа болтовни ни о чем — и человек перед тобой как голый. Не нужны уже ни пытки, ни наркотики: сажаешь парня перед экраном, сканер ему на глаз, сенсоры на пальцы, — и на экране возникает то, что он больше всего хочет скрыть. Иногда для этого требуется время. Иногда маленькая хитрость. Но так или иначе — тайны перестают существовать. Ни грим, ни пластические операции уже не спасают от опознания.

Уличные видеокамеры в дежурном режиме повсюду, даешь раухеру задачу — он в миллионных толпах выделяет того, кто тебе нужен. И это самое простое… Казалось бы — не скрыться, да? И вот мы уже год пытаемся найти, того, кто играет, кто очень крупно играет против нас. Против нас всех. И ни хрена не находим… прошу прощения у барышни.

Зойка кивнула величественно, сделала ручкой: продолжайте…

— Ощущение, что противник читает твои мысли… настолько точно он их вычисляет.

И что смешно — я даже примерно представляю себе способ, которым он это делает. Я только не знаю, как с этим бороться. И как разыскать этого маленького ублюдка…

— Почему маленького? — спросила вдруг Зойка.

— Не знаю… мерещится что-то такое… сидит где-то на чердаке маленький вредный такой гадкий мальчишка и дергает за веревочки… Ерунда, в общем, — он потер виски. — Был у нас центр стратегических прогнозов. Упразднили… не в этом дело.

Пока он еще был, я там поиграл в мировые заговоры. И получилось: нужно шестьсот человек на весь мир, чтобы всего за один год реализовать любое самое абстрактное построение, причем рядовому гражданину будет казаться, что все идет естественным путем. Права, эти люди должны занимать весьма высокие посты… так что на подготовку к дню «Д» кладется двадцать пять лет, усилия полутора миллионов мелких и средних функционеров и затраты около триллиона золотых рублей. Ну и, разумеется, — четкая координация, отсутствие внутренних расколов в руководстве и внешнего противодействия. До сих пор ни один из мировых заговоров из стадии болтовни не вышел — именно в силу расколов, изменений целей и так далее… — К чему ты это? — спросил я.

— Не дает мне покоя это число:, шестьсот человек. Потому что, дьявол бы ее побрал, — технология модификации поведения позволяет сейчас обойтись и без двадцати пяти лет, и без триллиона, и без координации. Мы разрабатывали все это, имея целью защитить государство, — и, похоже, доигрались.

— То есть ты хочешь сказать…

— Другое мне в голову просто не приходит. Ничем больше не объяснить развитие событий. Это безумие, но в нем есть система…

— И… подожди. Какова же, по-твоему, цель заговора? Если я правильно помню, целью любого заговора является установление мирового господства…

— Это ярлык. Правильнее было бы сказать — установление нового мирового порядка.

— А кому мешает старый?

— Старое всегда кому-то мешает…

Он не закончил. Телефон отца ожил, булькнул два раза и затих. Потом зазвонил опять, в другом тоне. Это был тот хитрый телефон, который сам же и шифровальная машинка: говоришь, а он выдает в эфир лапшу. И только по такому же телефону, в который введен идентичный код, можно понять, что тебе сказали.

— Да… Да, хорошо. Едем. Едем, мальчики и девочки! — обернулся он к нам, заметно веселея. — Клюнуло! И еще, Паша, — в телефон, — выясни немедленно, какая кукунек принимала в ночь на двадцать седьмое, дежурь у входа. Форма девять.

Работай.

— Куда едем? — тупо спросил я.

— Просто — едем. Едем. Что-то наконец сдвинулось.

Я крался по лестнице, стараясь не производить никакого шума. Подошвы егерских ботинок мягкие, но сами ботинки тяжелые и имеют стальной выступающий рантик.

Внизу я уже цокнул рантиком по ступеньке, и мне не хотелось бы повторить это под самой дверью. Хотя, возможно, за дверью никого и нет… Все равно — обидно было бы из-за такого пустяка, как неподнимающиеся ноги, завалить эту последнюю мою операцию. Все. Дошел. Снял шлем, прислушался. Ничего не слышно, но слух притуплен — сначала турбиной, потом танковым дизелем. Нужно несколько дней тишины, чтобы восстановить его… чтобы потом снова портить стрельбой и тому подобным.

Минута на отдых. Сосредоточься. Понадобится вся твоя реакция.

Время пошло, а в памяти, ошалевшей совершенно после снятия блоков, прокрутилась еще одна картинка из тех, которые я силился вспомнить, но не мог. Мне восемнадцать лет, полевая школа егерей. Приехал Кренкель, недавно ушедший на пенсию министр связи и информации. Егеря, помимо всего прочего, охраняют наиболее важные объекты этого министерства. Кренкель оказался замечательным рассказчиком, официальная встреча затянулась до вечера и незаметно перешла в какой-то скаутский костер. Мне запомнилась история о том, как на станции «Северный полюс» Папанин проводил партийные собрания. Их там было четверо, и Кренкель — единственный беспартийный. И на время собрания Папанин выгонял его из палатки на мороз. Кренкель бегал вокруг станции, пытаясь согреться, и вынашивал план мести. И придумал. Папанину, как начальнику, был положен наган, и этот наган он регулярно и очень демонстративно чистил. Улучив момент, Кренкель во время одной из таких чисток подкинул к лежащим на тряпочке частям еще одну маленькую железку. Несколько часов подряд Папанин, матерясь, пытался эту железку пристроить на место… Помню, я удивился тогда. Сам бы я после двух-трех попыток избавиться от «лишней детали» просто проверил бы механизм на работоспособность.

Другое дело, если бы каждый раз после сборки лишней оставалась бы другая деталь… но обязательно оставалась… а сам наган действовал бы, но по-разному: один раз, скажем, стрелял бы пулями, другой — нафталиновыми шариками, третий — начинал бы выдувать розовые пузыри. Вот тогда, пожалуй, и я бы взбесился…

А сейчас я позволю своему бешенству вырваться наружу…

Я поставил релихт на режим резанья и раскроил дверь вдоль, от пола до притолоки.

Шаг вперед — как во сне, как в патоке, безумно медленно и плавно, плыву, отпихивая с пути половинки дверей: правым коленом и левым локтем, проплывают назад огненные линии, металл — дверь усилена стальным листом — еще не остыл, я в темной прихожей, еще толчок ногой, и я по пологой дуге, разворачиваясь ногами вперед, влетаю в гостиную и приземляюсь на ковер в классической позе для стрельбы, релихт перед собой на уровне глаз, только левая рука выброшена вперед-вверх — и замираю в этой позе… дурацкой, как сразу становится понятно… и каким-то вторым планом — неясное чувство досады или даже чего похуже, потому что слишком уж часто я в своих мечтах видел себя именно так: с оружием, готовым к стрельбе, а на мушке — тот, кто во всем виноват… слишком часто, и когда это произошло — вот сейчас, сию секунду, — я оказался не то что не готов… а как бы это сказать? В общем, выстрел был бы уже лишним. Выстрелы, кровь и трупы были уже ни к чему…