Андрей Лазарчук - Все, способные держать оружие…

— Пройдет, — сказал капитан. — Значит, Тимофеич, говоришь — не геологи?

— Не. Геологов я за версту с подветра распознаю. А в тех, понимаш, чё-то лажненькое тако вот… не объяснить. Ну все как у геологов, а не геологи.

— Так заявить надо было.

— Не. Эт не по нам. Заявлять. Не. Капитан втянул воздух уголком рта.

— Да, — сказал он. — Знакомо. Там, Тимофеич, под стенами — уже две сотни наших легло, а сколько еще ляжет — представить страшно. — Эттак… — сказал Выдра и замолчал.

— Так куда ехать? — капитан вздохнул, перебрался в перед, сел за руль.

— Скрозь деревню, и по леву руку просек увидишь… Мы тронулись и второй «медведь» тут же зарычал мотором.

Дорога и сквозь деревню была так себе, в выбоинах и ухабах, а по просеке, давно заросшей тонким осинником, шла и вовсе колея. «Медведь» нырял в какие-то ямы, переваливался грузно с боку на бок, но пер и пер — вверх и вперед.

— Кто дорогу-то так разбил, а, Тимофеич? — пересиливая мотор, крикнул капитан.

— А лесовозы. Третье лето только как кончили деляну сводить. Ангельску рощу продали, слыш? Вот так так… Така роща была! Эх, химики…

— Это где Агафонов скит стоял?

— Точно так. А ты почем про скит знаш?

— Да кто же про него не знает… Зден Рышардович, перелезайте-ка сюда, на переднее, разговор есть.

— Слушаюсь… — я полез на переднее — и крепко приложился теменем о трапецию, на которой в бою сидит пулеметчик. Боль была адская, а в следующую секунду на лоб хлынула кровь. — Матка бозка…

Меня тут же за штаны утянули назад, с прибаутками промыли водкой дыру в скальпе и перевязали зеленым полевым бинтом; только минут через десять я выполнил приказ капитана: сел на переднее и приготовился к разговору.

— А щас во-он от того валуна направо, — показал Выдра.

Валуном Выдра назвал серую округлую скалу размером с четырехэтажный дом. Наверху синей краской кто-то написал: «Мы — колчаковцы». За скалой от разбитой лесовозной дороги по ложбине уходила зеленая тропа, по которой прежде ездили разве что на конях.

— Грибов-то! — восхитился капитан.

Тропа была красна от шляпок огромных сыроежек.

— А так грибной нынче год, — охотно отозвался Выдра. — Не знам, куда и девать.

Все бочата уже засолили. Вот ежли вернемся, рыжиками угощу. Со сметаной под семеновскую — ух как здорово хороши.

— Особенно после баньки, — сказал капитан.

— Эт ты верно подметил, капитан, — согласился Выдра. — Куда ж без баньки-то?

Никак нельзя.

— Зден Рышардович, вы уже поняли, что нам предстоит? — спросил капитан, не поворачивая ко мне лица. Я видел его в профиль: почти мефистофельское лицо, только коротконосое.

— Идти под землей, — сказал я. — Авось куда-нибудь придем.

— И даже не совсем авось. Я сам удивился, когда узнал, сколько здесь было вырыто всяческих шахт и штолен. Что вы хотите, золотоносный когда-то участок. Да и сейчас кое-что попадается. Слышали, как один американский сержант нашел самородок?

— Слышал.

— Но черт бы с ним, с золотом. Тимофеич, однако, говорит, что знает вход в старую шахту. И что этот вход с месяц назад разыскивали какие-то люди.

— Это я слышал.

— Так вот: старая эта шахта имеет коридоры, проходящие, видимо, неподалеку от капониров. Когда эти капониры строили, дважды натыкались на пустоты. Это мне генерал все-таки сказал. Ублюдок. Ненавижу таких. Знаете, как он вне базы оказался? А, впрочем, черт с ним. Язык марать не хочется. Должен сказать, дорогой мой Зден Рышардович, есть у меня одно ничем существенным не подкрепленное предположение, что новостройка… вернее, новокопка американцев с этой старой шахтой напрямую связана.

— Почему вы так думаете?

— Ну… например, самородок в отвале. И еще кое-что. Косвенные признаки.

Всяческие умолчания. Интуиция, в конце концов. Да вы же и сами все понимаете…

Тимоти, подумал я. Ну, конечно.

— Не все, — сказал я. — Например, не понимаю, почему вдруг именно я…

Капитан быстро посмотрел на меня, потом вновь уставился на дорогу.

— Главным образом потому, что вы единственный специалист по вычислительным системам в пределах досягаемости, — сказал он.

Так, подумал я.

— Значит, вы всерьез считаете, что мы имеем шанс попасть в командный бункер?

— А у нас просто нет другого выхода…

Он сказал это тихо и равнодушно, и я сразу понял — да, другого выхода нет.

Выдра просунулся сзади, навалился грудью на кожух мотора.

— Щас налево будет — вот там сторожно надо… Пейзаж вдруг переменился рывком — будто при склейке киноленты. Только что были березы, папоротники по горло — и вдруг ковер жесткого стелющегося кустарника, из которого высовываются темные камни. Дорога пропала совсем, «медведь» закачался и запрыгал резче. Во-во-во! — ткнул куда-то в сторону толстым пальцем Выдра. Мы резко свернули и вкатились в лощину, уходящую круто вниз. Еще полсотни метров — и справа открылось вполне тянь-шанского вида ущелье: серые осыпи и черные скалы-жандармы, редкие сосенки… Видно было, как дорога уходит на самое дно, в буро-зеленую пену, сквозь которую проступает черный извилистый пунктир речки.

Дорога была страшная. Мокрая глина, мокрый красноватый щебень, мокрые черные, изъеденные сверху бревна, укрепляющие край. Пешком в хорошую погоду — было бы жутковато идти…

— Проедем ли? — усомнился капитан.

— А чё нам? В гору влезли, под гору скатим. Позапрошлый год на старом «косаре» проезжали…

— Ну, если на «косаре»…

«Омь-1000», по-простому «косарь», была на редкость неудачной машиной, все это признавали, однако почему-то в свое время их наштамповали более чем достаточно.

Не имея спроса в городах, для которых вроде бы и создавался, «косарь» неимоверно упал в цене (как раз до косаря — одной тысячи рублей) и потихоньку был раскуплен крестьянами. Они-то, бедные, с ним потом и мучались.

И все равно — спуск был кошмарный. Вездеходик наш царапал левым крылом о каменистую стенку, а правые колеса, по моим ощущениям, временами шли по воздуху.

Видит Бог — я бы охотно вернулся под огонь…

— Вот, значится, здесь… — Выдра поводил лучом фонаря. — Было б чё другое — предложил бы, а так — нет.

М-да… И капитан, и егеря за моей спиной, и сам я, разумеется, — глазели молча на эту полураздавленную бревенчатую стену, в которой косо застряла такая же полураздавленная дверь. Пахло гнилью, грибами, еще какой-то тревожащей непонятной дрянью… Все было черное, и казалось: только тронь, и посыплется.

Над головой был дощатый настил, на три четверти состоящий из дыр. Завал из ржавого железа доходил мне до плеча. Здесь были свалены какие-то колеса, бочки, кузова вагонеток, обрезки труб, бухты троса…