Олег Авраменко - Принц Галлии

— Это так, монсеньор. Однако я вынужден отказаться от вашего любезного предложения продолжить путь вместе. До начала турнира еще более двух недель, и я намерен за это время посетить несколько ближайших командорств.

— Что ж, удачи… Но, полагаю, вы согласитесь провести этот вечер и ночь в моем замке Кастельбелло, что в трех часах езды отсюда. Мы остановимся там на пару дней, чтобы похоронить погибших и позаботиться о раненных.

— О да, конечно, — сказал Клипенштейн. — Мы с удовольствием воспользуемся вашим… — Вдруг лицо его вытянулось от удивления, и он во все глаза уставился на предводителя иезуитов, которого, уже без шлема, вел к ним Габриель. — Ба! Родриго де Ортегаль! Прецептор Наваррский собственной персоной. Ну и дела!

Филипп внимательно всмотрелся в холодные, безмолвные черты лица иезуита.

— А хоть и сам Инморте. Кто бы он ни был, это не помешает нам допросить его с пристрастием.

— А еще лучше немедленно повесить его на ближайшем суку, как лесного разбойника, — послышался рядом голос герцога. Он подъехал к ним на лошади, с окровавленным мечом в руке и посмотрел на прецептора ненавидящим взглядом. Затем повернулся к своему оруженосцу: — Эй, Лоррис! Неси веревку. Сейчас мы вздернем этого мерзавца.

— Постой, Лоррис! — властно произнес Филипп. — Это мой пленник, отец.

— Ну и что? Любой иезуит заслуживает смерти. А прецептор — подавно.

— Простите, отец, — Филипп был непреклонен, — но это Беарн, государь здесь я, и мне решать, как поступить с моим пленником. Первым делом его следует допросить. Надеюсь, в Кастельбелло найдется мало-мальски искусный палач, который сумеет развязать ему язык.

Клипенштейн покачал головой:

— Боюсь, что безнадежно, монсеньор.

— Что вы имеете в виду? — спросил Филипп.

— Все посвященные в тайны ордена иезуиты крепко держат язык за зубами. Разумеется, я не стану утверждать, что Инморте навел на них чары, но мне известно несколько случаев, когда попавшие в плен к сарацинам и маврам командоры ордена сходили с ума под пытками, так и не проронив ни слова.

— Точно, — подтвердил Эрнан. — Я тоже об этом слышал.

— Ага, — сказал Филипп и вновь поглядел на прецептора.

В ответ тот лишь искривил губы в едва заметной ухмылке. Лицо его оставалось таким же холодным и беспристрастным, а взгляд был преисполнен решимости, в нем ярко пылал огонь фанатизма.

«Нет, — понял Филипп. — Он не заговорит. Он умрет или сойдет с ума, но будет молчать до конца. Что-что, а подбирать верных соратников Инморте умеет. Пожалуй, лучше будет последовать совету отца и вздернуть его. Однако…»

И тут Филипп принял решение, которое потрясло и возмутило не только герцога, патологически ненавидевшего иезуитов, но и всех без исключения гасконцев и тамплиеров. Он отпустил Родриго де Ортегаля на свободу!

Когда страсти поутихли, Филипп уточнил, что прецептор может сесть на лошадь и беспрепятственно удалиться на двести шагов в любую сторону, после чего он становится свободным в полном смысле этого слова, без каких-либо гарантий личной неприкосновенности.

Такое разъяснение положило конец ропоту недовольства, а кое-кто даже нашел решение Филиппа весьма остроумным. Около дюжины тамплиеров и примерно столько же гасконцев принялись готовиться к погоне за иезуитом, как только он отъедет на двести шагов. Но прежде, чем принять дарованную ему свободу зайца, преследуемого сворой гончих псов, Родриго де Ортегаль изъявил желание переговорить с Филиппом с глазу на глаз.

Эта просьба показалась крайне подозрительной. Прецептора тщательно обыскали на предмет обнаружения спрятанного оружия, но ничего не нашли. После недолгих раздумий Филипп попросил присутствующих оставить их наедине.

Когда все отошли на достаточное расстояние, прецептор заговорил:

— Монсеньор, вы подарили мне жизнь… вернее, дали мне шанс спасти свою жизнь, и теперь я у вас в долгу…

— Забудьте об этом! — презрительно оборвал его Филипп. — Я не нуждаюсь в вашей признательности. Тем более что я поступил так вовсе не из милосердия, которого вы не заслуживаете. Я полностью согласен с отцом, что вам самое место на виселице, но не хочу марать свои руки кровью пленника.

— Ну что ж, — произнес иезуит. — В таком случае, расценивайте то, что я вам скажу, как если бы вы допросили мня с пристрастием. Но учтите, что тогда я не сказал бы вам ничего. Да и сейчас скажу далеко не все — но лишь то, что сочту нужным.

— Ладно, меня это устраивает. Я слушаю.

— Я получил приказ гроссмейстера уничтожить вас.

Филипп громко фыркнул.

— Знаете, — саркастически произнес он, — я почему-то сразу заподозрил, что вы не собирались пригласить нас на общую трапезу.

— Боюсь, монсеньор, — заметил прецептор, — вы неверно поняли меня. Мне и моим людям было приказано уничтожить именно вас . До остальных ваших спутников нам не было никакого дела. Даже до вашего отца — хотя он наш лютый враг.

— Вот как! И чем я заслужил такую высокую честь?

— Вы приговорены к смерти тайным судом нашего ордена. Вы не единственный приговоренный, но вы один из первых в нашем списке. Так что берегитесь, монсеньор. Сегодня вам повезло, но нас это не остановит. Если я останусь в живых, то сделаю все возможное, чтобы довести дело до конца. Если же нет, приговор исполнит кто-то другой.

В лицо Филиппу бросилась краска гнева и негодования.

— Ваш гнусный орден слишком много возомнил о себе! Кто вы такие, чтобы судить меня?!

— Мы творцы истории, — невозмутимо ответил Родриго де Ортегаль. — За нами будущее всего человечества. Мы рука Господня на земле.

— Карающая длань, — иронически добавил Филипп.

— И творящая. Творящая историю и карающая тех, кто стоит на нашем пути к грядущему всемирному единству. И именем этого единства, к которому мы стремимся, суд нашего ордена приговорил вас к смерти. Вас следовало бы уничтожить еще раньше, но мы недооценили исходящую от вас опасность. Однако в последнее время линии вашей судьбы прояснились…

— Я не цыган, господин иезуит, — вновь перебил его Филипп. — И не верю в судьбу. Я верю в вольную волю и Божье Провидение.

— Это несущественно, монсеньор. При всей вашей вольной воле свобода вашего выбора ограничена множеством факторов, отсюда и вырисовываются линии вашей судьбы. И поверьте, эти линии, все до единой, представляют смертельную угрозу для нас и нашей цели. Другими словами, что бы вы ни делали, вы будете лишь вредить нам в достижении всемирного единства.

— Того самого единства, — криво усмехнулся Филипп, — которое вы уже установили на территории своих областей? О, в таком случае можете не сомневаться: я буду вредить вам, ибо вы несете миру не единство, а всеобщее рабство и мракобесие. Ваше будущее — жуткий кошмар; вы не творцы истории, но ее вероятные могильщики, а если вы и являетесь чьей-то рукой на земле, то не Господней, а дьявольской. Будьте уверены — а ежели спасетесь, то так и передайте своему хозяину, — что я приложу все усилия, дабы стереть ваш орден с лица земли. Я твердо убежден, что этим окажу большую услугу всему христианскому миру и совершу богоугодное деяние.