Иван Кузмичев - Поступь империи. Мы поднимаем выше стяги!

Между тем один из иерархов – архиепископ Воронежский, Арсений, не участвующий в этой «возвышенной», «духовной» потасовке встал со своего места, подняв руки, призывая к тишине:

– Увы, братья, но стыдно мне за вас, и за себя, за то, что Собор наш превратился в непотребство великое. Нет здесь сейчас святых отцов, одни голодные псы смотрят друг на друга, в тягостном желании вцепиться друг другу в глотку. Махать кулаки и мужики обычные могут, да больно надо ли это вам, братья? Чем не гож вам епископ Иерофан? Тем, что молод, да по государевой просьбе выдвинут?– Стефан Яворский недовольно засопел на своем месте.– Да-да, именно так, об этом все знают… и все из нас понимают, что неугодные могут оказаться где-нибудь подальше от своих епархий, скажем на тех землях, что казачки наши украинские открыть в свое время удосужились. Надо ли это нам? Подумайте, а я пока посижу, старость, знаете ли, не радость…

Витавшее в воздухе напряжение незаметно начало спадать, на лицах иерархов застыло задумчивое выражение. Я же пребывал в обалдении. Все-таки не ожидал я такого хода от воронежца, вроде бы и против не выступил, и в то же время «за» не сказал, правда других к этому «За» все же подвел. Стоит с этим архиепископом пообщаться, глядишь и что-то путное, дельное получится, может.

-Пора,– встаю со своего места и не спеша, направляюсь к выходу, огибаю кельи, коридорчик выводит к потаенной дверке, оглядываюсь и протискиваюсь вперед – на встречу свежему воздуху и теплому весеннему ветру.

Преображенский полк, перебрался в Рязань следом за государем, половина батальонов которого оказалась, расквартирована в Петровке, а остальная половина встала на постой в ближайших селениях. Однако второй гвардейский полк остался в Подмосковье, и теперь две роты семеновцев стояли в оцеплении Успенского собора. Никого лишнего и постороннего не пропускали, на дулах фузей блестят примкнутые штыки, пара караулов обходит периметр, остальные неподвижно всматриваются в даль. Глупая, ненужная форма этой эпохи ярко выделяется на фоне старорусских нарядов мельтешащих на улице зевак, правда среди них частенько встречаются и европейские камзолы, парики, выбеленные жабо и кружева. Отменить бы их, да вот беда перепрофилирование на форму подобной той, что носят витязи, только-только начнется, разве что фасон будет немного другой, все же корпус есть корпус, так что получается, что годик-другой воинам придется ходить в старой форме. Зато потом все заметно облегчится, не надо будет надевать всякие парики, галстуки, чулки и прочую ненужную атрибутику. Разве что можно офицерские шарфы оставить, для здоровья полезно, плюс солдат в бою своего командира прекрасно видит, если вся форма будет отличаться только нашивками на рукава и звездочками на погонах.

Пока я дошел до ворот, прошло пару минут, шум стих, все иерархи сидели на тех же местах где и раньше, только некоторые оживленно беседовали между собой, озлобленно поглядывая по сторонам. С усмешкой приглядываюсь к лицам святош, у кого рдеет под глазом синий фингал, у кого из носа струится тоненькая струйка крови, кто-то вообще челюсть трогает, проверяя ее целостность. Говорить собравшимся по поводу недавней баталии я ничего не стал, хватило того, что «битва» была чистой и честной, без всяких подлостей семейства Медичи и подобным им, никаких ядов, кинжалов, удавок, только русский кулак и живая сила организма. Красота! Однако устыдить седовласых старцев все же стоит, как никак не семинаристы недавние, а столпы веры, на которых оная обязана держаться, государю помогая:

-Стыдно хоть вам, надежда православного люда, угнетенного в суровом, жестоком мире?

Никто не ответил, только Стефан угрюмо буркнул, мол, все мы люди, и ничего человеческого не чужды. Оглядываю сидящих иерархов, мысленно прогоняя заготовленную для них речь. Все-таки как бы профаном в делах церковных я не был, однако прекрасно понимаю, что человек не будет просто так рвать жилы и стремится к чему-то неизвестному. У каждого из нас должна быть цель, но вот какая она у духовных лидеров? Ведь мне по сути своей не нужны марионетки или какие-то запуганные болванчики, нужны помощники, пускай и не единомышленники, но, по крайней мере, те, что все-таки хоть как-нибудь захочет помочь в возрождении величия церкви… под патронажем государства. И вот этот то вопрос и является самым трудным, ведь даже при Алексее Михайловиче, моем деде такого не было, хотя патриарх и являлся доверенным лицом царя, но под руку так и не попал…. Трудная задачка, но думаю я смогу все-таки удивить иерархов, не мужлан же перед ними стоит в самом-то деле, царь не много и не мало!

-Знаете, святые отцы, мне очень жаль видеть вас в таком состоянии,– с грустью признаюсь замершим митрополитам и архиепископам, оглядывая пару епископов.

От такого откровения они опешили, удивленно уставились на меня, даже о своих недавних разногласиях забыли.

-Поэтому сегодняшний день мы объявляем днем забытых тревог и печалей. Приводим себя в порядок, а завтра поутру вы, уважаемые иерархи продолжите Собор и я искренне надеюсь, что он будет плодотворнее сегодняшнего. За сим прошу меня извинить, дела, знаете ли,– резко разворачиваюсь и ухожу из зала. На пороге останавливаюсь, бросаю через плечо.– Извините меня, но из-за срочности этого дела вас никуда не выпустят из Успенского собора, все нужное и необходимое принесут в ваши кельи. Цена вашего сбора слишком уж велика, чтобы попусту время на ненужные разговоры его тратить.

Видимость заботы сказалось на настроении иерархов, никто не сказал ни слова против, только лишь странно посмотрели мне в спину. Однако отдыхать мне было рано, слишком многое зависит от того, кого выберут патриархом, я конечно настоял на кандидатуре Иерофана, да кто же знает, о чем могут договориться между собой остальные духовные отцы. Нужно предпринять кое-какие упреждающие шаги. А для этого, стоит еще раз переговорить со Стефаном и Иерофаном, благо рядом они обитают, глядишь, и мудрую, мысль подкинут, все же проще мне будет на завтрашнем выступлении.

Удивительно, но первый день Собора закончился, иерархи разбредались по группам, некоторые уходили по одиночке, но их всех объединяла одна особенность – на лицах у каждого написано выражение глубокой задумчивости и даже тревоги. Слишком неправильно проходит Архиерейский Собор, нет в нем священного права голоса, нет в нем вообще никакого права, только желание царя вещающего устами местоблюстителя патриаршего престола…

-Так что ты хотел услышать от нас государь? Спрашивай, что знаем, то скажем, а коли, нет, то ты уж извини, больше ничего поделать не сможем, до утра времени мало,– спустя час после Собора в большой палате-келье сидело трое людей. Я, Стефан и Иерофан, нам предстоит обсудить многое, а с чего начать я не знаю.