Олег Аксеничев - Шеломянь

Сонная стража у княжеского дворца признала лекаря Игоря Святославича и пропустила его без придирок. Какой-то боярин, маявшийся с похмелья или от бессонницы, поинтересовался в полутемном переходе, как показались гостю черниговские девушки. Миронег пробурчал нечто, что боярин принял за одобрение, наконец-то уступив дорогу.

Первым делом Миронег прошел к покоям князя Игоря. Стража уже сменилась, но, как видно, новичков успели предупредить, и гридни понимающе расступились от двери. Оберег покорно висел на морде хранящего замок Индрика-зверя, но Миронег заметил, что узел на ремне кто-то пытался распутать.

– Кто трогал оберег? – тихо спросил Миронег стражей, стараясь не разбудить князя.

Гридни переглянулись, затем помотали головами.

Миронег еще раз посмотрел на оберег и увидел небольшие капельки крови, упавшие на золотой медальон с испачканной морды Индрика-зверя.

– Покажите руки, – приказал Миронег.

Гридни заворчали, что не обязаны подчиняться какому-то лекарю, но Миронег уже все понял. Один из стражей, услышав приказ, отдернул перевязанную ладонь, стараясь спрятать ее за спиной. Змеино зашипела сталь меча, вылетевшего из ножен, и острие уперлось в горло гридня.

– Он хотел проникнуть в покои князя, – заявил Миронег. – Связать его, а утром разберемся, что к чему.

– Чего разбираться, – удивился медный Индрик-зверь, слизывая длинным зеленоватым языком кровь с зубов. – Вор он, и не больше того. Я-то понимаю!

Князь Святослав Игоревич Киевский, разгромив Хазарию, присоединил Тмутаракань к Руси. Город остался космополитом, принимая любого, кто тянулся сюда за наживой или знаниями. Больше века владели городом русские князья, когда в гавани появился византийский дромон, на палубе которого с молодой женой, гречанкой Феофано, стоял изгнанный за несколько лет до того стараниями Владимира Мономаха на остров Родос князь Олег Святославич. Князь вернулся, вернулся мстить и возвращать неправедно отнятое.

Первыми гнев князя почувствовали жители Тмутаракани, перекинувшиеся когда-то к Мономаху. Византийские воины, посланные на помощь басилевсом Алексеем Комнином, устроили резню, сверяясь со списком, составленным по словам князя Олега и верных ему людей.

Затем пришли половцы и устроили бойню, сообразуясь только со своим пониманием. Эти выбирали дома побогаче, высаживали двери и брали все, что хотели, – жизни, одежды, утварь, золото. Олег со злорадством смотрел, как гибнет город, выдавший его дружинникам Мономаха, и не прислушивался к жалобам, несшимся отовсюду.

Были среди жителей Тмутаракани такие, которые бежали в древнее святилище, надеясь, что древние идолы помогут сохранить жизнь. Но для византийских воинов это было языческое капище, недостойное почтения, а половцы идолов не признавали, высекая из камня изображения великих воинов. Как можно изобразить божественное Тэнгри-Небо, да и зачем его изображать, когда небо всегда над тобой?

У подножий древних истуканов византийцы убивали тмутараканцев, а половцы хозяйски вязали новых рабов, которых при случае можно было выгодно продать в соседском Суроже.

Дряхлый старик, долго и удачливо торговавший в собственной лавке на рыбном рынке Тмутаракани, не хотел умирать. С началом резни он забился в дальний угол святилища, надеясь, что его не заметят. Но острые глаза степняка-половца, успевшего заарканить двух рабов, нашли новую жертву.

Старик был худ и болен, и никто не дал бы за него хорошей платы на рынке рабов. Половец разочарованно вздохнул и потянул стрелу из колчана. Торговец умер сразу, так и не донеся руки до оперения стрелы, выглядывавшей из пробитой глазницы. Кровь с древка капала на побитый временем алтарь у идола неведомого древнего бога.

Бог почувствовал кровь.

И принял жертву.

Половецкий хан Кобяк старательно обжаривал над огнем очага кабаний окорок, наводивший господина Белой Кумании на философские раздумья. Только утром конь Кобяка вынес хозяина прямо на досыпавшего в приречных зарослях кабана, тут же проявившего свой воистину скотский характер. Кабанище с омерзительным визгом – читатель, а представьте-ка себя в миг неожиданного и неприятного пробуждения – кинулся под ноги коней сопровождавших хана телохранителей. Привычные к громкому безумию боя жеребцы шарахнулись в сторону, явно опасаясь кабана больше любого двуногого врага. Телохранители посыпались с седел на острый ковер разросшейся осоки, стараясь не попасть как под копыта лошадей, так и под клыки кабана.

Кобяк спрыгнул на землю у раздувшегося от гнева кабаньего рыла, выставив перед собой наконечник короткого метательного копья-сулицы. Зверь заревел еще громче, обиженный на убогость оружия, с которым пошел на него человек. Кабан разинул пасть и вцепился зубами в древко сулицы у крепления наконечника. Кобяк пошатнулся от сильного толчка, но удержался на ногах.

Хан и кабан были схожи: оба приземистые, с выступающим брюшком и налитыми кровью от упрямства и бешенства маленькими глазками. Кобяк ревел не хуже кабана, пытаясь вырвать копье из брызжущей слюной пасти противника.

В итоге разум, конечно, победил дикость. У кабана не было окованных железом сапог, а именно это и решило итог противостояния. Кобяк со всей силы ткнул зверя мысом сапога в рыло и, дождавшись вопля протеста, освободил древко сулицы, тотчас направив острие наконечника точно в неосторожно подставленное кабаном горло.

В последнем броске, еще сильнее насаживая себя на копье, кабан едва не дотянулся до обидчика. Тонкое древко сулицы треснуло, и следом челюсти кабана щелкнули на расстоянии ладони от выпачканных в грязи и крови ханских сапог.

Все это заняло не более нескольких минут, так что охрана не успела прийти на помощь своему господину. Кобяк смотрел на вздрагивающую в предсмертных конвульсиях бурую тушу у своих ног и думал, что сегодня убил он, а завтра, хотя лучше бы попозже, убьют и его.

Такие вот мысли приходили на ум хану и при последовавшей уже на стоянке разделке туши. Кончак, услышав однажды подобное от Кобяка, назвал это, загадочно улыбаясь чему-то, эпикурейством, но такие слова в большой голове господина лукоморцев терялись, и Кобяк предпочитал иной эпитет, высказанный вечно кланявшимся узкоглазым купцом из Срединной Империи, – мудрость.

Облик зимнего лагеря лукоморцев был перенят у русских приграничных крепостей, хотя степные привычки давали себя знать. Традиционная связка громадных шестиколесных кибиток-веж надежности ради опоясывалась высоким валом с частоколом наверху. Внутри лагеря стояли добротно построенные дома, перемежаемые жилыми землянками и амбарами, улицы между ними претендовали на прямоту, только это не всегда получалось. В центре лагеря свободной от застройки осталась рыночная площадь, ограниченная с двух сторон небольшим каменным храмом бога Тэнгри и приземистым, под стать хозяину, домом Кобяка. Но сам хан по старинке предпочитал юрту, стоявшую на внешней от вала стороне, считая, что там и воздух здоровее, и еда вкуснее. Деревянный дом обживался вынужденно, когда зимой войлок юрты уже не спасал от морозов. Но в одном Кобяк был непреклонен: мебель в доме отсутствовала, как недостойная воина.