Антон Первушин - «Гроза» в зените

Однако молодого человека постигло разочарование. Сначала вдоль железнодорожного полотна тянулись какие-то невысокие сараи и хибары, потом обзор перекрыл забор из бетонных, поставленных на попа плит. Под забором росла жухлая трава, кучами валялся мусор. Только однажды Мэл заметил движение. Параллельно поезду шла группа каких-то худых нескладных оборванцев. Скворешников присмотрелся, напрягая зрение, и отпрянул с ужасом: у оборванцев была нездоровая багровая кожа, волосы на головах торчали жесткими щетками, а лица казались обезображенными какой-то чудовищной болезнью типа проказы. Мужик в рабочем комбинезоне с непонятной биркой на груди, дремавший напротив, очнулся, глянул в окно и пробормотал успокаивающе: «А, это мутанты. Не боись. Их вокруг зоны поражения много. Живут в метро. Наружу выползают побираться». Мэл когда-то слышал о мутантах и застенчиво спросил, почему их не отправили в клинику на лечение. «Отправляли, ― сообщил мужик. ― Бегут. Хотят сами по себе. Как цыгане, право слово». Тут Скворешников увидел огромное черное и словно бы оплавленное сооружение, угрожающе возвышающееся над забором. Мужик прокомментировал: «Останкино. Башня здесь стояла. Только ведь отстроили. Потом томми фугас взорвали. Такое здесь было, да. Настоящий ад». Мэл не решился спросить, что это была за башня и зачем ее построили.

Через час приехали на Ленинградский вокзал. Здесь всё выглядело куда более благоустроенным, чем на Киевском. И совсем не было видно следов войны. Широкие чистые платформы, большой светлый зал, памятник Ленину, сразу напомнивший о калужских гостиных дворах, напротив которых стоял почти такой же. Скворешников не отказал себе в удовольствии выйти на Комсомольскую площадь, чтобы полюбоваться хоть немного городом. Знаменитый небоскреб гостиницы «Ленинградская», также пострадавший в результате близкого атомного взрыва, разобрали по кирпичику еще десять лет назад, но и сейчас было на что посмотреть: слева высился Ярославский вокзал, с другой стороны площадь, по которой катились желтые двухэтажные автобусы, ограничивали впечатляющая громада торгового центра и причудливое здание Казанского вокзала. Москва хоть и пострадала в результате войны, хоть и утратила столичный статус, всё еще оставалась самым большим транспортным узлом страны, соединяя восток Союза с его западом.

Скворешников вернулся на вокзал и поискал кассы. У касс обнаружилась длинная очередь. Однако у Мэла имелось с собой официально заверенное направление, и он решил попытать счастья в кассах для военных и командировочных. Но и там была очередь, хотя и поменьше, ― состояла она исключительно из рослых парней в возрасте девятнадцати-двадцати лет и одетых в одинаковые костюмы с накрахмаленными рубашками. Скворешников решил, что это спортсмены, и почти не ошибся. Быстро выяснилось, что билеты для всех этих очередников закупает моложавый офицер в черной форме с беретом, отличавшийся заметным шрамом, пересекающим наискось переносицу. Поэтому когда он закупку совершил, очередь мигом рассосалась.

Мэл подошел к кассе, и ему продали билет на дневной почтово-пассажирский, который отправлялся буквально через пятнадцать минут. Скворешников побежал на платформу и успел как раз вовремя, заскочив в вагон вслед за «спортсменами».

Парни в одинаковых костюмах оккупировали почти всю плацкарту целиком, расположившись в ней достаточно вольно: кому как понравилось. Едва поезд тронулся, они быстро переоделись в такие же одинаковые спортивные треники и майки. Ехали они весело, общались бурно, поддевали проводницу, но алкоголя не потребляли. Перекусывали своеобразно: на глазах изумленного Мэла достали длинные булки, связки сосисок и баночки с майонезом, нарезали хлеб и сосиски кортиками, намазали обильно майонезом и всю эту чудовищную смесь употребили без малейших колебаний. Скворешников со своей курицей и сваренными вкрутую яйцами выглядел на их фоне не просто провинциалом, а каким-то прямо ретроградом.

Офицер со шрамом на переносице прохаживался по вагону, шутил с парнями, следил, чтобы не сильно голосили или хохотали, хотя контролировать таких пышущих здоровьем лбов было, наверное, непросто. Потом офицер подсел к Скворешникову.

«Давай знакомиться, попутчик! Тебя как зовут?»

Мэл представился.

«Странное имечко, ― заметил офицер. ― Но бывает. Сейчас много странных имен появилось, мода такая. А меня Вячеслав звать. А можно просто Слава. Ты до конечной? До столицы? Поступать? А куда? В Институт океанологии и океанографии? Знаю этот институт. Прямо на берегу Невы стоит. Рядом с мостом Александра Невского. А с другой стороны реки ― Лавра. Красиво там до безумия. Обожаю я Ленинград, но бываю редко, служба».

Чтобы поддержать разговор, Скворешников спросил, в каких войсках Вячеслав служит и кто эти ребята, если, конечно, не секрет.

«Не секрет, ― отозвался офицер. ― Дальневосточный флот. Морская пехота. А ребята мои ― сборная флота по самбо. Едем в столицу на общеармейский чемпионат отстаивать нашу спортивную честь. Матросы, покажем сухопутью кузькину мать?»

«Еще как покажем!» ― отозвались морские пехотинцы.

«А что служить не пошел? ― вновь обратился Вячеслав к Мэлу. ― Время сейчас трудное, каждый боец на счету, а ты в институт двинулся, словно пацифист. Успел бы еще поучиться. Отслужил бы положенные четыре года, вернулся бы орлом. И в Партию было б проще вступить. Не надоело за партой?»

Скворешников вздохнул, но всё-таки объяснил, что его решение продиктовано выбором: он бы с радостью пошел в акванавты, однако здоровье подкачало, а свое будущее он связывает только с океаном и единственный выход в данной ситуации ― стать гражданским специалистом.

«Понимаю. ― Вячеслав сощурился. ― С дальним прицелом, получается? Что ж, молодец. Такие люди нам тоже нужны. Которые перспективу видят».

Утратив к Скворешникову интерес, офицер ушел в обход своих спортсменов, а Мэл остался на месте, застенчиво прислушиваясь к разговорам. Ребята служили на Дальнем Востоке, а значит, могли порассказать о том, что там происходит. В Калуге о китайской войне ходили самые противоречивые слухи. Говорили, будто бы страна раскололась на пять регионов, из-за голода начались крестьянские восстания, вылившиеся в походы на города. Пекин пытался остановить их с помощью атомного оружия, в результате и сам прекратил существование. Наши гарнизоны там ― последний оплот стабильности, но и их постоянно атакуют взбесившиеся крестьяне. В газетах и по радио сообщали, что всё находится под контролем, китайский народ радостно приветствует советских освободителей от маоистской диктатуры, наши войска выполняют интернациональный долг и проводят миротворческую операцию. Мэл хотел получить подробности из первых рук, но не дождался: пехотинцы балагурили о чем угодно: о женщинах, погоде, пейзажах за окном, о Ленинграде, в который едут, ― но только не о службе. Видать, крепко помнили пословицу, что болтун ― находка для шпиона.