Дмитрий Данилов - Гвардеец – Дороги Европы

– Разлеталось, комарьё. Живьём сожрут, не подавятся.

– Ничего удивительного: болото рядом, – снизошёл до ответа пан Дрозд и посмотрел на меня. В его глазах ясно читался немой вопрос – пора?

– Поехали, – сказал я и ударил по бокам кобылицы коленками.

Сильное тело лошади устремилось вперёд, землю тряхнуло под ударами копыт, порыв ветра перехватил дыхание. Эх, хорошо! Надо родиться поэтом, чтобы описать восторг и упоение, охватившее нас в этот миг.

Дорога уходила за спину. Лошади мчались быстрее пули. Я пригнулся к холке, чтобы не угодить под хлещущие ветки, прищурился, вцепился в поводья со всей силы, пытаясь не вылететь из седла, слиться с могучим животным в одно целое. Стоит брякнуться на землю – пиши пропало: разгоряченные скакуны вмиг растопчут копытами.

Всё было как во сне. Лес наполнился шумом, скрипом, треском, рёвом. Ветер свистел в ушах. Шуршала сминаемая трава. Мимо, будто картинки в калейдоскопе, проносились деревья, некорчёванные пни, непонятные, похожие на каких-то монстров из фильмов ужасов образы. Фантазия, подстёгиваемая бешеным темпом, выдавала одну чудовищную фантасмагорию за другой. Гренадеры вскриками поощряли лошадей, и те послушно неслись в озаренную всполохами горящего амбара деревню.

Жители были слишком заняты пожаром, мы вылетели на опустевшую улочку, под радостный лай деревенских собак, которым и без нас хватало развлечений. Встречных почти никого, только молодуха, спешившая с коромыслом на огонь, с криками заскочила в избу и больше не показывалась.

Я прискакал первым, спрыгнул с коня и с обнажённой шпагой бросился к дверям, чувствуя за спиной взбудораженное дыхание Карла и Чижикова. Гренадеры отставали от меня на считанные секунды.

– Ну, держитесь!

Я с разбегу врезался в дверь, она неожиданно легко поддалась, слетела с петель. Меня по инерции пронесло вперёд, я ввалился в дом прямо на сорванной двери, не удержался на ногах и упал, придавив что-то мягкое. Это оказался один из фальшивомонетчиков. Не обращая внимания на жалобные вопли снизу, вскочил и ринулся дальше. По бедолаге, распластанному на полу, протоптались гренадеры и пан Дрозд. Они ворвались, и в комнатушке враз стало тесно. Потолок был высоким, как раз для моего роста, а вот о шпаге пришлось пожалеть почти сразу, размеры помещения делали метровый клинок неудобным оружием.

Голландец, толстенький, на маленьких ножках, при свечах рассматривал свежечеканенные монеты. Парика на нём не было, и лысая голова походила на облетевший одуванчик. Завидев меня, толстяк подпрыгнул с лавки как ужаленный. Подслеповатые глаза округлились, лицо побледнело.

– Что такое? – крикнул.

Один из его подручных лежал под дверью и не подавал признаков жизни, второй отсутствовал.

– Возмездие по делам вашим, – не вдаваясь в подробности, сказал я. – Где маточники и чеканы?

– О чём вы говорите? Какие маточники? – начал запираться голландец, но кулак Чижикова мигом превративший нос иностранца в окровавленную кашу из мяса и костей, заставил его прекратить волынку.

Воя от боли, мастер достал требуемое. Я положил маточники в карман, нашарил взглядом кузнецкий молот и приказал Чижикову расплющить чеканы. Долго уговаривать не пришлось. Гренадер поплевал на ладони, взял в руки молот и в два удара привёл главную ценность фальшивомонетчиков в состояние полной негодности.

Карл тем временем устраивал поудобнее бочонки с порохом, пан Дрозд всё больше оставался в наблюдателях, изредка посматривая в окно, следя за улицей и брошенными без охраны лошадьми.

– Где другой помощник? – спросил я.

– Пошёл на пожар. Я велел ему помочь жителем, – прижимая к ошмёткам носа шёлковый платок ответил голландец.

– Его счастье. Пан Дрозд оторвался от оконца.

– Барон, заканчивайте. Сюда валит толпа. Через минуту-две она будет здесь.

– Хорошо, – кивнул я. – Михай, приступай.

Поляк с кривым, похожим на турецкий ятаган, кинжалом шагнул к голландцу. Тот затрясся мелкой дрожью, упал на колени, испуганно спросил:

– Гер офицер, что вы собираетесь со мной сделать?

Голландец шестым чувством определил во мне военного, пытался вымолить пощаду, не зная, что все его усилия тщетны. Я не имел права оставить его в живых, иначе вся наша поездка теряла смысл, история с изготовлением фальшивых денег могла повториться снова и снова. Ушаков нас не простит… а вот смогу ли я простить себя?

Стало грустно и противно. Всё же человек – не скотина, чтобы вот так прощаться с жизнью. Я отвернулся, не в силах смотреть на то, что сейчас произойдёт, сглотнул комок ставшую вязкой и неприятной на вкус слюну. Хоть давно не боюсь смерти и привык ко всякому, всё равно бойня, пускай даже справедливая, вызывает во мне ощущение подлости. Наверное, сцену можно было бы обставить как в фильмах, сделать хоть какое-то подобие законности нашего поступка: зачитать приговор, привести в исполнение, но времени в обрез и тратить его таким образом – дорогое удовольствие. Я уставился на бревенчатые стены и, закусив губы, ждал. Тихий хрип, переходящий в бульканье, осторожный звук опускающегося тела, шипение, будто из проколотой шины.

– Готово, – послышалось за спиной.

Голландец лежал на скрипучем деревянном полу, из окровавленного горла пузырясь вытекала чёрная кровь.

– Спаси и сохрани, – молитвенно прошептал Чижиков.

Ему тоже было не по себе. Карл вытирал рот платочком, кузена слегка подташнивало.

Михай подошёл к придавленному дверью помощнику, присел на корточки, пощупал жилку на шее и тоном заправского лекаря констатировал:

– Этот тоже преставился.

– Всё, не будем терять время, – приказал я, стараясь не смотреть на трупы.

Карл натрусил порохом дорожку, ведущую к заложенному бочонку. Мы вышли из сруба, сели на коней. Кузен поджёг просмоленную щепку и бросил ее, отдалившись на безопасное расстояние, да так ловко, что дорожка занялась огнём, устремившимся в чёрную глубину провала выбитых дверей.

Бахнуло не хуже чем в голливудских фильмах – с огнём, треском, разве что фейерверка не хватало. Земля заколебалась, приют фальшивомонетчиков развалился как карточный домик. Пыхнуло жаром. Языки пламени охватили его со всех сторон. Огонь жадно пожирал остов и тела тех, кто остался погребённым под рухнувшей крышей. Мы тупо глядели в пламя, не двигаясь с места. Чижиков снял треуголку.

– Ну вот, полетели души христианские прямиком к ангелам.

– И нам пора, только в другую сторону, – хрипло произнёс пан Дрозд, косясь на нестройные ряды всё прибывающих местных.

– Пора, – согласился я и первым направил кобылицу вперёд.

Мы с гиканьем пронеслись мимо толпы опешивших староверов, не ожидавших от нас такой прыти. Вдруг Чижиков замедлил ход, развернул коня и, что было сил, прокричал: