Владимир Контровский - Мы вращаем Землю! Остановившие Зло

Месяц лечения прошел незаметно, и Павел затосковал. Осколок немецкого снаряда сидел у него в бедре, а в голове неотвязно крутилась одна и та же мысль: «Пора на фронт, в свой родной четыреста шестьдесят первый особый артиллерийский дивизион!». Дементьев донимал главврача, пока не услышал от медицинской комиссии заветное «Здоров!».

Его направили в резерв фронта, находившийся в Курске, но Павел решил, что делать ему там абсолютно нечего. По сводкам он знал, что армия Катукова сражается где-то под Харьковом, значит, туда ему и дорога. Строго говоря, это было нарушением предписания, но выписавшиеся из госпиталя солдаты и офицеры сплошь и рядом возвращались в свои части самостоятельно, своим ходом, не тратя времени на сидения и ожидания, и на это нарушение смотрели сквозь пальцы.

В Курск он все-таки поехал, но только для того, чтобы разузнать поточнее, где искать свою Первую танковую. Сначала Дементьеву не повезло — там толком никто ничего не знал, — но вскоре удача ему улыбнулась: ловя попутку на Харьков, Павел увидел «студебеккер» со значком армии Катукова — белым ромбом — на кабине.

Словоохотливый шофер сообщил ему, что он из армейского автобата, возит солярку и бензин (в кузове тесно стояли железные бочки) с фронтовых складов на армейские, что армия ведет бой в районе Богодухова, и согласился подбросить Павла до Харькова. Харьков числился в «путевом листе» Дементьева — пожилой железнодорожник, попавший в госпиталь со случайным ранением ноги (решил почистить наган, не удосужившись его разрядить, и в результате прострелил себе ногу), попросил передать письмо своей харьковской сестре.

За стеклами кабины потянулись знакомые равнины, и Павел, сориентировавшись, сказал водителю:

— Слушай, браток, тут по пути одно село будет, Вознесеновка. От шоссе километров пять, не больше, — крюк невелик. Стояли мы тут перед Курской битвой, народ нас принимал как родных. Надо бы заскочить, спасибо сказать. Забрось меня туда, а до Харькова я уж как-нибудь сам доберусь.

Павел слегка лукавил. Благодарность к жителям Вознесеновки жила в его сердце, но прежде всего он хотел увидеть Марию. От нее не было никаких вестей, и Павел беспокоился за ее судьбу. Немцы до Вознесеновки вроде бы не дошли, но шальная бомба может ведь упасть куда угодно. Однако солдат не стал ничего уточнять.

— О чем речь, капитан, — сказал он и нажал на газ.

Распрощавшись с добродушным водителем на окраине Вознесеновки, Павел закинул за плечи вещевой мешок и зашагал к центру села. Сердце его учащенно билось — жива ли Мария, и ждет ли она его? Хозяйка дома, где он жил, сразу его узнала, всплеснула руками и обрадовано засуетилась, собирая на стол. Вскоре на огонек зашла ее соседка; обе женщины вспоминали сослуживцев Дементьева и расспрашивали об их судьбе. А Павел сидел как на иголках и наконец, не вытерпев, спросил про Марию — как она, что с ней?

— Жива она, жива, — успокоила его хозяйка. — В Курск она поехала, к отцу, завтра должна вернуться.

— Ну, до завтра-то я подожду, а потом должен буду уехать. Я ведь не в отпуске — мне в бригаду надо. В Харьков поеду, а там буду искать свое начальство.

— А чего его искать? — искренне удивилась соседка. — Какой-то ваш начальник у нас обретается, у фельдшерицы лечится, дом ее на том берегу, недалече. Мы его еще до боев тут видели — маленький такой, чернявый. Кажется, подполковник.

Дементьев задумался, мысленно сопоставляя краткий «словесный портрет» с лицами бригадного начальства.

«Маленький? Чернявый? Подполковник? Да это же наверняка Драгунский — больше некому!».

— А фамилию его узнать можете?

— Отчего ж не узнать? — соседка пожала плечами. — Тоже мне, военная тайна! Сейчас и узнаю.

Через час она вернулась и сообщила, что подполковника зовут Давид Драгунский. По позднему времени Дементьев решил подождать до утра, от души выспался на сеновале, а утром привел себя в порядок и зашагал к мостику через Курасовку — докладывать начальству о своем появлении.

Давид Абрамович Драгунский был личностью весьма колоритной — живой как ртуть, с бешеной работоспособностью, неиссякаемой энергией и выдающимися организаторскими способностями. Он закончил военную академию, воевал с японцами на Халхин-Голе, за что получил орден Красного Знамени. У Катукова Драгунский занимал должность начальника разведки корпуса и со своими обязанностями справлялся превосходно. Как он оказался на излечении не в госпитале, а у сельской фельдшерицы-сударушки, оставалось только гадать, но наверняка при разносторонних талантах «ДД» это не составило для него особого труда.

Дементьев познакомился с ним накоротке при своеобразных обстоятельствах. Еще до боев на Курской дуге, во время полевых учений, Павел тайком отлучился к Марии, прогулял с ней до первых петухов, а утром побежал обратно, торопясь успеть в часть до подъема. На полдороге он услышал за спиной шум мотора, увидел начальственный «виллис» и, избегая ненужных осложнений, быстренько замаскировался в придорожных кустах. Павел надеялся, что машина пройдет мимо, но не тут-то было. «Виллис» затормозил, и Дементьев услышал голос Драгунского:

— А ну-ка, вылезай! Покажись, страна должна знать своих героев!

Дементьеву пришлось сдаться на милость победителя и признаться, зачем он ходил в Вознесеновку. Подполковник сначала насупился, а потом вдруг весело рассмеялся.

— Надо же, какое совпадение! Я ведь тоже еду от своей дамы сердца. Ладно, капитан, садись — подвезу тебя, как собрата по приключениям.

Все обернулось наилучшим образом: Драгунский довез Дементьева прямо до штаба дивизиона, обеспечив ему тем самым полное алиби. Где был? А в штабе бригады, начальство вызывало!

И вот их пути снова пересеклись.

«ДД» искренне обрадовался, долго жал Дементьеву руку, потом организовал завтрак, сказав: «Хозяйка моя на работе, но мы и без нее подсуетимся». Драгунский был в курсе всех дел и знал больше, чем вся фронтовая разведка. Он сообщил, что первая мехбригада ведет бои юго-восточнее Богодухова, и даже показал на карте ее примерное расположение. Теперь Павел был уверен, что наверняка найдет свой дивизион, и откланялся, пожелав Драгунскому скорейшего выздоровления и торопясь повидать Марию.

Но Мария не приехала, и Дементьев, прождав ее несколько часов, отправился на шоссе — искать оказию до Харькова.

В Харькове, недавно освобожденном войсками Степного фронта, повсюду еще видны были следы тяжелых боев. Взгляд то и дело натыкался на разбитую технику — торчали тут и там обгорелые танки, брошенные автомашины, изувеченные орудия, опрокинутые повозки.

Отыскав адрес сестры железнодорожника из госпиталя (ею оказалась средних лет женщина с целым выводком детишек), Павел передал письмо. Она обрадовалась весточке от брата, а в доме тут же появились ее соседки, в основном тоже многодетные женщины. Они одолевали Дементьева вопросами, точнее, одним вопросом: не вернутся ли снова немцы? Их можно было понять: Харьков почти два года находился под властью завоевателей, наши войска брали его и снова сдавали, а по лицам женщин было видно, что германский «новый порядок» не оставил о себе теплых и радостных воспоминаний.