Алексей Волков - Русский фронтир

Бывших офицеров можно было увидеть в любых гражданских управлениях всех стран, и потому предложение многим показалось весьма выгодным. Испания не слишком радовала креолов возможностями сделать карьеру. Но кто же не желает видеть своих детей знатными и уважаемыми людьми? Тем более когда речь идет о России, чей авторитет был необычайно высок, а двор после Французской революции считался самым блистательным в мире.

Дальше наступил черед деловых вопросов. С какого возраста принимаются в корпус? На своем ли коште происходит обучение, или содержание кадетов берет на себя государство? Кто оплатит переезд? Каков принцип последующего распределения и службы?

– Они просто хотят сделать из наших детей заложников, – пробурчал себе под нос один из землевладельцев, не слишком довольный новой властью, однако когда речь зашла о записи в кадеты, пробился к столу одним из первых.

– Я не призываю всех дать немедленный ответ. Посоветуйтесь с супругами и самими детьми, подумайте. Шаг ответственный. Могу лишь сказать – военная служба считается в империи очень почетной, и каждый связывающий с ней свою судьбу как бы становится членом большой семьи, – добавил Резанов сквозь гул. – Но слишком и не медлите. Лето на исходе, и суда с будущими кадетами должны будут отправиться в путь самое позднее через пару недель, чтобы успеть доставить пассажиров до окончания навигации.

Но большинство это знало и без слов наместника. Сами потомки конкистадоров, испанские дворяне на чисто подсознательном уровне готовы были хотя бы в детях вернуться на стезю, когда-то прославившую их предков.

Если нынешняя мексиканская армия вызывала у собравшихся мало восторгов, то заочное отношение к русской было несколько иным.

– А вечером я приглашаю вас всех с семействами на бал, – докончил выступление наместник. – Буду рад вас видеть.

Нет лучшего способа обеспечить симпатии к власти, чем выход в свет многочисленных женщин. А те потом уж сами обработают мужей в нужном русле.

Ночная кукушка всегда перекукует дневную.

Было уже далеко за полночь. Во всех многочисленных разбросанных по степи хуторах станицы давно спали уставшие за день казаки и их семьи. Лишь в вытянувшихся вдоль линии заставах несли службу часовые. Привычное дело: граница – место беспокойное, и кто-то всегда должен охранять сон станичников.

И горело окошко в доме местного священника. Но на то были иные причины. Отец Григорий восседал за столом совместно с отцом Домиником – они вели свои нескончаемые споры.

– Нет, ты мне скажи, почему Дух Святой должон исходить не токмо от Отца, но и от Сына? – в невесть который раз вопросил Григорий, зачем-то поводя перед носом собеседника пальцем.

– Так как иначе… – Доминик попытался сфокусировать взгляд на персте Григория, но сделать это оказалось не столь просто.

Тогда монах переключил внимание на порядком разгромленный стол в надежде, что хоть закуска поможет стать чуть более трезвым и достойно ответить оппоненту. После нескольких попыток ему удалось нашарить кусок вареной курицы и кое-как сжевать остывшее птичье мясо.

Надежды обманули. Не в первый и не в последний раз. Окружающее упорно не желало приобрести положенную четкость, коварно расплывалось, и в полном соответствии с внешним миром никак не могли оформиться в нечто определенное мысли.

– Сын ведь, – наконец изрек Доминик.

Но не стоит все сваливать лишь на употребление определенных напитков. Спор на чужом языке – дело достаточно трудное. Вернее сказать – выпитое усугубило положение монаха, сделало его достаточно безнадежным.

– Ну, сын. – Григорий выглядел гораздо лучше. Кто не знал священника, мог бы решить, будто он вообще не пил. Если, конечно, исключить запах сивухи, исходящий от батюшки.

Доминик хотел что-то сказать, но на его беду стол вдруг качнулся и устремился навстречу лбу.

Звук получился такой, будто дерево ударилось о дерево. Только Доминик ничего не услышал. Он так и засопел, не отрывая головы от столешницы и даже не ведая, что промахнулся и не попал лицом в ближайшую миску.

– Эх, – пренебрежительно заметил Григорий, оставшись таким образом в полном одиночестве.

Он осторожно потормошил монаха за плечо. Потом проделал то же самое, но более энергично. Никакой реакции не последовало.

– Эх, как разморило человека! – вздохнул отец Григорий. – И с чего бы?

Последнее прозвучало на редкость простодушно. Сам-то Григорий чувствовал себя весьма бодро и действительно не мог понять: почему вдруг ослаб собеседник?

В углу стола стояла наполовину опорожненная четверть, и сохранившаяся часть ее содержимого звала к продолжению беседы. Только беседовать было не с кем.

Григорий посмотрел за окно. Нет ли кого проходящего мимо?

За окном царила такая плотная тьма, что разглядеть хоть что-нибудь оказалось невозможным. Да и кому там ходить, когда все вокруг ложатся с заходом солнца?

– Грехи наши тяжкие! – пробормотал батюшка, плавно соскальзывая в сон.

Тьма была не настолько непроглядной, если смотреть не через затянутое слюдой окно. Небо было безоблачным, помимо звезд светила половинка растущей луны, и в ее сиянии степь казалась отнюдь не сплошным черным пятном. Отдельные места скрывались в тени, зато другие казались обманчиво видимыми. Именно обманчиво, ибо даже простое колебание травы порою казалось чем-то иным, зловещим.

Станица спала, как заснул наконец и отец Григорий. Здесь же, почти на вершине холма, возвышающегося над окрестностями, продолжалась жизнь. Она была предельно тихой, практически не проявляла себя в движениях и все-таки не имела ничего общего с сонным царством. Скорее она была подобна жизни хищника, притаившегося в засаде. Вроде бы стоят неподвижно кусты, неподвижно тело, однако стоит появиться добыче – и мгновенно следует стремительный бросок.

Тут была не засада, однако общий смысл действа был таков же. Просто дежуривший в данный момент Петр Семилетов неподвижно лежал чуть пониже гребня холма и всматривался в бескрайнюю степь, пытаясь заметить, не идет ли по ней кто нежелательный.

Ночь была гораздо ближе к утру, чем к вечеру, и иногда казак ловил себя на том, что глаза пытаются закрыться, сознание исподволь хочет покинуть тело, скользнуть в крепкие объятия сна. Тогда приходилось тереть веки рукой, изредка – щипать себя, пытаясь взбодриться. Лучше было бы хоть ненадолго подняться и энергичными движениями прогнать сонливость прочь, но только тогда получится, будто и не в секрете находится казак, а так, отдыхает ночной порой.

По ощущениям время вплотную двигалось к смене. Петр перевел взгляд на небо, оценил положение луны и убедился: осталось совсем немного. Даже меньше часа. А там – разбудить Луку, спящего на другой стороне холма, самому же спокойно завалиться на его место – уже до рассвета.