Джеффри Лэндис - Тихим вечером, при свете газового рожка

За все время нашей с ним дружбы — а дружили мы много лет, и часто вместе снимали квартиру — я никогда не замечал у моего друга интереса к любого рода беллетристике. Поэтому я был изрядно удивлен, когда как-то хмурым осенним вечером, прибыв на Бейкер-стрит, обнаружил своего товарища погруженным в чтение длиннющего романа мистера Стокера. Удивление мое было вдвойне сильным, когда я припомнил, что эта книга была из тех, что именуются массовыми, да к тому же повествовала о сверхъестественном. Мой друг удостаивал презрением любого, кто выказывал хотя бы намек на то, что сверхъестественное существует. Он считал подобную веру признаком вялости мышления. Что же касается меня, то я относился к этому вопросу более терпимо.

При свете газового рожка его лицо выглядело чрезвычайно бледным. Он был настолько углублен в чтение, что не обратил на меня внимания — как, наверное, и на весь окружающий мир — только изредка с его губ срывались какие-то комментарии, слишком тихие, чтобы их можно было бы разобрать.

Когда он, наконец, закончил — мой друг славился умением необычайно быстро читать, но даже в этом случае роман отнял у него несколько часов — он отложил книгу в сторону и уставился на огонь в камине. Через какое-то время он почувствовал мой взгляд и повернулся ко мне: — Необычайно интересная книга, мой дорогой Ватсон. Вам доводилось ее читать?

Я признался, что да, довелось.

Он опять перевел взгляд на огонь.

— Вне всякого сомнения, доктор Ван Хельсинг сам был вампиром, — сказал он после недолгого молчания.

— Это невозможно! — воскликнул я.

— Ну почему же, наоборот, все совершенно ясно. Как еще объяснить тот факт, что он столько знал о вампирах, причем знал до мельчайших подробностей, если он сам при этом таковым не являлся? Вы удивлены, мой дорогой друг? Припомните, дорогой доктор, ведь на нашем веку мы с вами столько повидали хладнокровных убийств и лютой вражды, не так ли? И вы считаете абсолютно невозможным то, что представитель этой спесивой и зловещей расы стал охотиться и убивать себе подобных?

— Ну, я полагаю, что это возможно, — согласился я. — Но вы же знаете, что эта книга — вымысел?

— Разве? — задумчиво произнес он. — Ну, какая-то ее часть — несомненно. То, что смертные могут превращаться в туман, волков либо же в летучих мышей — да, это вымысел. Но, скажите, разве для стороннего наблюдателя, незнакомого с некоторыми элементарными приемами, внезапное исчезновение человека в тумане не является невероятным? Помните, я же подобное осуществлял и сам, и только после того, как я объяснил вам, как именно я задействовал элементарные принципы маскировки, вы согласились, что ничего особенного в этом нет.

Он действительно любил проделывать подобные трюки. Я часто наблюдал, как он исчезал из поля зрения за считанные мгновения, стоило, допустим, какому-нибудь кэбу проехать между нами. Секундами спустя, когда я вертел головой по сторонам, пытаясь его обнаружить, и натыкаясь глазами то на нищего попрошайку, то на домработницу, спешащую домой, я слышал позади меня его тихий смех.

— Но, мой дорогой друг, — ответил я, — вампиры? В Англии?

При свете газового рожка его лицо выглядело чрезмерно бледным. Он всегда выглядел так, как будто в его лице не были ни кровинки. Я отмечал это и ранее, относя подобное к его нездоровому образу жизни: он спал в неурочные часы, а порой целыми днями оставался дома, выходя на улицу только в самые туманные и промозглые дни, либо же после того, как солнце зашло. Также я всегда принимал как данность его необычайную физическую силу и неслышную кошачью походку. Неожиданно мне пришло в голову, что я все-таки очень мало знаю о своем друге — ни то, откуда он родом, ни даже то, сколько же ему лет?

— Ну, если бы и впрямь на Земле имелась раса, которая существовала за счет крови, — произнес он, — то, я полагаю, что этот Дракула, описанный мистером Стокером, вряд ли был первым, кто ступил на землю Британии. И если бы этот некто был бы настолько умен, что жил бы здесь, не привлекая внимания к себе… — он оборвал фразу и взглянул на меня со странным выражением лица. — Полноте, Ватсон, я знаю, знаю. Это все предрассудки невежественных крестьян. Я просто развлекался игрой ума, не более.

Признаюсь, с его стороны это было более чем странным, потому что мой друг был известен своим холодным упорядоченным умом и не имел привычки рассуждать впустую.

Солнце уже давно зашло. Он встал с кресла, очевидно намереваясь выйти на улицу. Иногда у него проявлялась странная привычка, облачаться в рванье, более подходящее уличному бродяге, нежели джентльмену, и пропадать на всю ночь в самых темных кварталах Лондона. Порой, по его возвращении, меланхолия, столь характерная для моего друга, пропадала, а на щеках играла слабая тень румянца. Он никогда не рассказывал мне, чем он занимался в эти вечера — я же со своей стороны никогда не пытался узнать.

Хоть я и видел его лицо тысячи раз, мне только сейчас пришла в голову неожиданная мысль, что его передние зубы необычно удлинены, и резцы кажутся заточенными.

— Доброй ночи, мой дорогой Ватсон, — сказал он, стоя уже в дверях. Он немного помолчал и продолжил тихим, мягким тоном. — У меня так мало людей, к которым я привязан, Ватсон. Знаете, мой дорогой друг, вы мне очень дороги и я никогда не причиню вам вреда.

— Равно как и я, друг мой, — ответил я ему, но как только дверь за ним закрылась, я почему-то непроизвольно поёжился.