Аристарх Нилин - Потерявшийся во времени

Время шло. Вскоре, чрезвычайное положение было отменено, и народ вздохнул свободнее, словно сбросил со своих плеч бремя военного времени, которого вроде и не было, и в тоже время ощущалось и накладывало негативный отпечаток на жизнь людей. Проблемы, которые возникли в первое время во внешней политике, так же начали решаться. Особенно это касалось отношений с Китаем. Да и с американцами начались переговоры, которые обнадеживали. Все складывалось в целом неплохо и вместе с тем, с каждым днем я все чаще и чаще задавал себе один и тот же вопрос, — правильно ли я поступил, имел ли я право вторгаться в ход исторических событий, оценивая то, что произошло, ошибочным? Где грань между тем, что правильно и что нет? И вообще, с каких позиций оценивать саму историю и то, как она совершалась? Причины, которые вызывали эти размышления, в основном были связаны с теми результатами, которые мы имели.

Несмотря на проводимые в стране преобразования, реальных сдвигов в экономике не происходило, да это было и понятно. Наоборот, во многих отраслях из-за неразберихи и сложности первых недель чрезвычайного положения, положение только ухудшилось, а это в свою очередь вынудило повысить цены и как следствие ухудшить положение людей. Понимая все это, я тем не менее впадал в уныние и становился все более замкнутым и раздражительным. И хотя я старался не показывать виду, что творится у меня на душе, а с Ирой вести себя как можно мягче, учитывая её состояние, она все же заметила это и как-то вечером сказала:

— Ты зря изводишь себя и терзаешь сомнениями по поводу того, что происходит и что получается.

— Я вовсе не терзаю себя.

— Я же вижу. Просто ты стараешься не расстраивать меня, вот и все.

— Может и так.

— Вот поэтому я и говорю. История такая, какая она есть. Ты смог изменить её, направить, если так можно выразиться, в другое русло, но какой она будет, не тебе решать. Ты должен быть благодарен судьбе, что ты не самый маленький винтик в большом механизме. Ты можешь не только быть простым зрителем, но и как-то влиять на ход событий. Делай все сообразно своим убеждениям, совести, наконец, и тогда тебе не в чем будет себя упрекнуть, что ты был в стороне оттого, что происходило. Другое дело, если ты промолчишь, или поступишь против своей воли, вот тогда другое дело.

— Ириша, ты говоришь, как моя мама. Рассудительно и все правильно. Я все прекрасно понимаю и целиком с тобой согласен. Более того, именно так я и стараюсь поступать, но все же.

— Что все же?

— Вот именно, это все же меня и гложет. А надо ли было все это затевать?

— Надо.

— Ты уверена?

— Ты сам говорил мне, что одно то, что распалась великая страна, можно забыть обо всем и начать сначала. Твои слова?

— Мои.

— А разве не ты говорил, о том, что страну пустили с молотка и отдали на разграбление кучке ворья, которые достойны разве что веревки и фонарного столба?

— Мои и могу повторить это слово в слово.

— Тогда я не понимаю, какие сомнения тебя могут одолевать?

— Я и сам не знаю.

— Это называется.

— Угрызение совести.

— Нет, это простое самоедство. И вообще, я не понимаю, ты что, хочешь, чтобы через три месяца мы стали жить как у Христа за пазухой. Чтобы прилавки ломились от изобилия товаров, чтобы предприятия начали работать и выпускать продукцию, которая лучше японской или немецкой? Нет, такова не будет. Пройдут годы, прежде чем можно сказать, что выбранный путь дает позитивные результаты, что то, что задумывалось, получилось и только тогда ты вправе хоть в чем-то судить себя и спрашивать, в чем ты был не прав. Разве я не права?

— Права, Ты всегда права. Только мне от этого не легче. Пойми, я все это и сам прекрасно понимаю и мучаюсь и размышляю о будущем совсем по другой причине.

— Тогда скажи, по какой? — Ирина легла на бок, подперев голову рукой.

— Понимаешь, я не вижу конечной цели.

— Я тебя не понимаю?

— Ну, как ты не поймешь, — повысил я голос, — все что происходит, это понятно, и неразбериха, которая имеет место и все остальное, меня волнует, что мы получим в итоге. Какое общество мы строим? Заметь, что Зацепин, ни разу в разговоре со мной не говорил о том, что предполагается изменить в идеологическом плане, каковы перспективы введения рыночной экономики и появления частного сектора. Ни слова, понимаешь?

— А ты возьми и спроси.

— Я спрашивал, но он уходит от ответа. Говорит, что сейчас не это главное. Сейчас необходимо решить основное, сломать тот устоявшийся партийный механизм управления и заменить его новым, а дальше будет проще решать то, что необходимо, для того чтобы вывести страну на качественно новый уровень развития.

— Возможно, он прав. Чтобы начать слом основ идеологии и экономики, необходимо сначала обеспечить создание механизма, аппарата, который сможет начать эти преобразования. Мне кажется, ты сам запутался и противоречишь сам себе.

— Ничего я не запутался, впрочем, возможно ты права.

Твоя совесть чиста, и не занимайся глупостью. Лучше ложись спать, чтобы выспаться, а то утром встанешь, и голова будет, как медный чайник.

— Согласен, — я обнял жену и погладил её уже округлившийся живот.

— А как ты думаешь, кто у нас будет?

— Не знаю.

— А может тебе сходить к врачу?

— Ни за что. Кто будет, тот и будет. А ты что, если дочь родиться, меньше её любить будешь?

— Нет конечно.

— Тогда, жди, а когда рожу, узнаем.

— Все молчу, — и я нежно поцеловал жену.

Позавтракав, я ушел на работу. Обычно за мной приезжал водитель, но иногда, Рюмин, который сразу воспротивился ездить на казенной машине и пользовался своей, заезжал за мной, поскольку жил неподалеку от меня. Вот и в этот раз, я вышел из дома и минут через пять он подъехал. Начало августа выдалось по-летнему теплым и, глядя из окна машины, которая увозила меня на работу, я подумал, что неплохо было бы сейчас свалить с Иришкой на дачу, прогуляться в лес за грибами, потом пожарить, да еще с луком и картошкой, а потом, сидя перед домом, есть и радоваться прекрасной погоде и жизни. Виктор Викторович просигналил, какому-то нерадивому пешеходу, который перебегал улицу на красный сигнал светофора, и я невольно вспомнил, о предстоящих сегодня делах. Утром должно было состояться совещание, а во второй половине дня мне нужно было встретиться с людьми, которых пригласили для беседы.

— Дома все нормально, а то ты сегодня какой-то угрюмый?

— Да Ирину выписали из больницы, вроде получше, может, успеет еще поработать до родов.

— Значит, скоро станешь отцом семейства?

— Да, второй раз в жизни, — машинально произнес я, и тут же осекся, поскольку понял, что брякнул лишнее.

— Второй раз женат?

— Вроде того, — и подумал, что опять говорю не то. Никто из тех, с кем я работал, кроме Зацепина, не знали о той роли, которую я сыграл в происходящих событиях. К слову сказать, я давно замечал, что все, особенно Рюмин, не могли понять, почему я и Ирина принимаем участие в работе, да еще в столь серьезном деле, как подбор кадров, и потому нет, нет, да пытались прощупать меня и Ирину, каким образом мы попали в отдел. Рюмин, с присущей ему журналисткой интуицией, понимал, что я и Ирина неспроста попали на работу в отдел, но почему, никак не мог понять, а спросить в лоб, стеснялся. У меня даже возникло подозрение, что он подвозил меня на работу именно с целью хоть что-то выяснить по этому поводу. Поэтому, когда я обмолвился насчет второй женитьбы, я почувствовал, как он насторожился, и неожиданно спросил: