Богдан Сушинский - Субмарины уходят в вечность

– Я не стану выяснять, кого имел в виду Зомбарт, – полусонно пробормотал Скорцени, – но если узнаю, кто этот болтун, то изуродую его так, что труп его можно будет выдавать за кого угодно, вплоть до неандертальца.

– Не сомневаюсь, что подобные перевоплощения вы совершаете профессионально. Но это не ответ на мой вопрос. Я не знаю, когда еще мы с вами увидимся и увидимся ли вообще. Поэтому важно, чтобы ответ прозвучал прямо сейчас.

– А если скажу, что ответ мне тоже неизвестен?

– Это выглядело бы правдоподобно в устах любого другого человека, только не в ваших, мой диверсионный Скорцени. Вы – единственный, кто по сути этой операции знает все, потому что именно вы ее задумали, спланировали, подобрали и подготовили для нее людей.

Скорцени не ответил, и Фюрер-Ева с тревогой ждала, когда он прервет свое молчание. И лишь когда услышала, как он всхрапнул, испугалась, что действительно уснет.

– Вы неправы, Скорцени. Неправы, несправедливы и жестоки. Не знаю, как в отношении Зомбарта, но уж я-то заслужила того, чтобы знать хотя бы эту правду. Только эту, и ничего более. Я ведь вижу, что охраняют меня, как заключенную. Куда бы меня ни доставляли, место моего пребывания тотчас же превращается в некое подобие комфортабельной тюрьмы.

– Но ведь комфортабельной же! – пробормотал обер-диверсант рейха. – Такого в любые века удостаивались немногие, и обязательно избранные.

– Но ведь тюрьмы. Поэтому смилостивьтесь надо мной, ответьте: меня действительно собираются убить вместо этой стервы, фюрер-наложницы?

– Не скрою, такой вариант, в самом деле, прорабатывался, – наконец заговорил оберштурмбаннфюрер СС.

– Но от него отказались?

– Пока что не полностью.

– И вы говорите об этом так спокойно! – ужаснулась Альбина. – Лежа в постели с единственной в этом идиотском мире женщиной, которая по-настоящему любит вас, но которую вы готовы отправить на смерть, как жертвенную овцу!

– Удачное сравнение: в такой подмене, в жертвовании двойником ради спасения оригинала – несомненно, есть что-то от жертвоприношения. Мы так и назовем эту операцию – «Жертвенник».

– Лучше уж «Жертвенный баран»! – с горечью произнесла Альбина.

– Только без истерик! – жестко предостерег Скорцени. – Паникеров и провокаторов пристреливаю сразу же. И никаких псалмопении по этому поводу! Никаких псалмопении!

– Считайте, что меня уже пристрелили. Причем за компанию с тем Скорцени, в которого я еще недавно была так безумно влюблена.

– Любовь здесь ни при чем, – грозно пророкотал своим гортанным басом обер-диверсант рейха. – Нам хорошо вдвоем в постели – это факт, но судьба не для того свела нас в этих стенах, чтобы мы разыгрывали шекспировские трагедии. Идет война, перед судом которой все мы в той или иной степени предстаем в роли жертвенных баранов. И я не способен изменить эту веками создававшуюся традицию.

– Я понимаю, что меня в любом случае убьют, никто не согласится оставлять в живых такого свидетеля.

– Вам, штурмбаннфюрер СС Крайдер, не хуже меня известно, что двойники только для того и существуют, чтобы служба безопасности могла подставлять их под пули наемных убийц и как чучело огородное выставлять перед публикой в тех ситуациях, когда существует реальная угроза покушения. И именно их тела предъявляют в виде доказательства смерти тех, чьими тенями им выпало быть.

– Как же убийственно вы меня успокоили, мой диверсионный Скорцени!

– Это я умею, – скромно признал «самый страшный человек Европы». – Единственное, что у меня по-настоящему получается. Но, на всякий случай, снова растревожу вашу душу одним предположением: сейчас, буквально в последние дни, вырисовывается еще один вариант, которому лично я отдаю предпочтение. Но то, что вы сейчас услышите, является особой, имперской тайной.

– Выкладывайте, Скорцени, выкладывайте, – приподнялась Альбина на локте и уперлась подбородком в грудь мужчины. – Ничего у меня не получается так хорошо, как выведывать у мужчин их тайны, которые они, как правило, пытаются маскировать под имперские и сверхсекретные.

– Если фюрер как проигравший войну верховный главнокомандующий вдруг окончательно решит, что должен разделить судьбу своей армии и уйти из этого мира с достоинством, то вместо него в эмиграцию может отправиться двойник.

Альбина вновь поднялась с их «внебрачного ложа» и, укутавшись в халат, уселась в то кресло у камина, в котором еще недавно сидел Скорцени.

– Думаете, он решится на этот самурайский шаг? – спросила уже оттуда, не отрывая при этом взгляда от огня.

– В самом деле, самурайский.

– Так решится или струсит?

– Полной уверенности все еще нет.

– Во всем неопределенность, Скорцени, во всем! Вы меня разочаровываете. Как вы можете планировать свои диверсионные операции, не научившись уверенно прогнозировать свои собственные действия и действия врага? Не выработав в себе абсолютно никакой интуиции?

– Что бы вы ни говорили в мой адрес, Фюрер-Ева, я все равно не изменю своего убеждения в том, что проведенная с вами альпийская ночь – лучшая в моей жизни.

– Понимаю, что ложь – тоже из арсенала диверсанта. Но, по-моему, вы в ней слишком преуспели.

– Рядом с фюрером уже находятся люди, – примирительно молвил Скорцени, – которые морально готовят его к столь обыденному в сознании японцев, но столь необычайно мужественному в восприятии европейцев шагу. – И тогда германцы останутся без фюрера?

– Тогда в эмиграцию подастся Имперская Тень. Великий Зомби.

– «Великий Зомби, сотворенный гением Скорцени» – так когда-нибудь будут отзываться об этом творении рук обер-диверсанта рейха пронырливые историки. И это «гением Скорцени» будет звучать, как «гением Микеланджело».

– Скорее всего, историю жизни двойника фюрера они будут начинать словами: «В годы Третьего рейха в Германии объявился некий проходимец, австриец с итальянской фамилией Скорцени…»

Они оба рассмеялись, и опять между каминами и снежно-лунным окном-бойницей воцарилось тревожное молчание.

– А не получится ли так, что вместе с ним в эмиграцию отправят настоящую Еву? Для правдоподобия.

– Пока что могу лишь сказать, что ее судьба будет решаться между правдоподобием смерти настоящего фюрера и правдоподобием жизни его двойнцка,

Альбина никак не отреагировала на эти его слова, она замерла в ожидании того, что еще скажет, чем утешит ее этот «диверсионный Скорцени». Вот только сам обер-диверсант решил, что все, что он мог сказать ей, он уже сказал.

«…Но если его появление в Берлине может оказаться погибельным и для этого города, и для армии, – вернулся обер-диверсант к прерванным размышлениям, – тогда почему бы не заманить Гитлера на какое-то время сюда, в этот замок, о существовании которого в качестве новой ставки фюрера враги даже не догадываются? А что, – с нежностью ощутил он на своей груди волосы Фюрер-Евы, вернувшейся в постель после очередных колдовских гаданий на поленьях камина, – устроить охоту бунтарей-заговорщиков на фюрера в охотничьем замке Вальхкофен! В этом что-то есть от высшего класса диверсионной авантюры».