Митрополит Вениамин (Федченков) - О вере, неверии и сомнении

Ну кто же из русских не знал всего этого? Самый неграмотный мужичок жил в этом круге идей и быта. Говорилась ли проповедь в храме, понимал ли он Апостола (Евангелие-то всякий понимал): вникал ли он, “что там” на клиросе читает “дьячок”, все это не так важно еще. Но вот что он помнит: завтра воскресенье или особые праздники: в церковь нужно сходить, “постоять”… А если и дома останется, он все равно знает, что ныне “праздничен”… И колокол слышал. А может, хоть один кто из семьи сходит и “благодати принесет”… А в большие праздники: на Рождество, на Крещение, на Пасху да на “престольный” “батюшка” с иконами в каждый дом пойдут, молебен пропоют, святой водой окропят, крест поцеловать дадут, с праздничком поздравят. А у нас в селе еще Покров чтили (1 окт.). Свадьбы в этот день по всем селам кругом венчали… Убрались крестьяне с полевыми работами, засеяли новые “озими”, продали лишнее на базаре… И детей женить можно… После венчания в храме – три дня пировали… Это все… А тут еще у каждого что-либо особое: у кого ребенок родился – крестины, кумовьев искать, имя называть; у другого умер кто: общее сочувствие и участие в похоронах; заболел иной – за батюшкой ехать, “сообщить” нужно, а то и пособоровать потом…

Так вот вся жизнь и вращалась весь год вокруг храмов Божиих. Недаром же они и ставились на лучшее место, и строились выше, и украшались колоколами, куполами, иконами, свечечками да лампадочками…

Вон она, “жизнь в Церкви”… И если даже посмотреть на нее только с точки зрения хотя бы непрерывного воспитания людей в течение целого года, то как не удивиться поразительной мудрости тех, кто все это придумал и в быт провел! Это даже не человеческое изобретение, заранее рассчитанное и специально придуманное кем-то… Нет, это – мудрое установление Святого Духа, “Царя Небесного, Утешителя, Духа истины”… Исполняется Слово Христа Господа: “Создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее” (Мф. 16, 18). “Утешитель же, Дух Святый…, – говорил Он и перед смертью Своей ученикам, – научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам” (Ин. 14, 26).

И ап. Павел учил своего помощника Тимофея: “Пишу тебе,…чтобы, если замедлю, ты знал, как должно поступать в доме Божием, который есть Церковь Бога живого, столп и утверждение истины” (1 Тим. 3, 14, 15).

И совершенно потому верно и глубоко установилась вера в Церковь. Она есть наша Мать Духовная… Ни родители, ни школа, ни проповеди, даже не Божественные книги учили собственно нас, а вот именно Церковь Божия, Мать наша, – всем своим премудрым строем и бытом… Сюда входило незаметно и учение: всякий знал основы веры и воспитание нравственности: всякий знал, что хорошо или худо. И как еще знали! Достоевский удивляется, как глубоко в русском сознании было понятие греха и святости! Помню, и англичане, приезжавшие в Россию, в Московской Троицкой Лавре спрашивали у профессоров академии, откуда русские, большей частью безграмотные, знают православие? И получили ответ: из Церкви… Это верно! Совершенно верно говорится, что Церковь – мать, воспитательница: не только духовно-благодатно, через таинства, – но даже и душевно (психологически) – через весь свой богослужебно-просветительный строй.

И понятно, что уходящие из Церкви постепенно теряют почти все: и веру, и дух.

Продолжу свои записки о вере. Может быть, и повторюсь в чем-либо по забвению; не велика беда.

Итак, в академию я приехал с простою верою, но с рациональным умом, которому все нужно “доказывать”. Но постепенно – и даже довольно быстро – этот тяжелый груз рационализма, ложной веры в могущество ума стал спадать с моих духовных плеч… Я освободился от этого зловредного гнета… Я увидел относительную ценность всякого вообще “знания” и с очевидностью узрел полную несостоятельность ума в предметах веры. Мало-помалу прежний страх пред недоказанностью пропал у меня… Потом я даже перестал хотеть доказательств от ума – как немощных. Далее я узрел другие пути духовных знаний, не рациональные… И они мне нравились уже несравненно больше, чем прежние “доказательства”… А потом я даже невзлюбил доказательства, а полюбил “тайны”, коих прежде боялся малодушно и совершенно ложно даже с рациональной точки зрения… И таким образом, я воротился – какое круговращение! – к той же “простой вере”, какою всегда жил, с какою приехал и в академию. Но только теперь эта “простота” была ограждена не одним сердцем и традицией, а уже и тем самым умом, который прежде казался врагом простоты. “Знания” помогли “вере”; ум – сердцу.

Так наступил и прошел второй этап моей веры, так называемый “сознательный”, т. е. когда вера прошла чрез горнило рассудка, “знания”, критической гносеологии (учения о способах познания). У нас тогда говорили о таком периоде веры, что мы веруем уже “по убеждению”, т. е. будто бы на основе разума. В сущности, такое определение совершенно неверное: ибо вера (как увидим) по-прежнему осталась вне и выше рассудка, но поскольку разумное обследование способностей самого ума показало несостоятельность его в областях веры, а тем самым – устранило его с дороги веры, освободило ее от мнимых уз ума, постольку можно сказать, что к вере прибавился важный придаток: устранение умом ума… По выражению одного из ученых и глубоких архиереев, наука устранила саму себя; ум как бы съел самого себя. Вера освободилась… А уж потом тот же самый ум начал и помогать немного вере: но не “доказывая” ее, а подводя некоторые “вспомогательные” подпорки. Поставленный в законные рамки, ум уже сделался добросовестным и скромным помощником веры, как низший орган для высшего (духа). Прежде он считался господином, теперь стал слугою. И известное выражение схоластического западного богословия, что “философия есть служанка (ancilla) богословия” отчасти верно: но только далеко не в объеме схоластической расценки ума. Схоластика верила и думала, что умом можно все объяснить, старалась это делать; я же усмотрел совершенную ложь такой высокой оценки ума; но все же увидел частичную пользу философии – именно в подготовке души к вере, в устранении рациональных препятствий к ней, а потом и в некоторой последующей помощи. Разница – большая.

Как все это произошло в душе моей – об этом буду писать в следующей части записок. Первая кончилась.

И если первый период можно назвать “детской” верой, то наступивший – второй – назову условно “разумной” верой. А потом будет еще третий этап ее. Но всему время…

Начну с воспоминания о том, что мы, интеллигентные люди, боялись ума в деле веры. И наблюдая не только за собой, но и за другими людьми – даже до сего дня – я вижу: как заражены этим ложным страхом многие довольно образованные люди и теперь! Скажу больше: самая наука богословская все еще находится в плену у ума, “знания”, философии, почитая не ее, а себя “служанкой”. Теология была введена в один из видов философии. И все наши богословы с необыкновенным (и совершенно не похвальным) усердием стараются надеть на себя одежду, обличие философии. Пока не наложена печать: “это умно”, а потому и “дозволено цензурою”, – дотоле наши ученые богословы все еще чувствуют себя неловко, стыдятся своей “веры”… Если же сама наука оказалась так пуглива перед “умом”, то что же говорить об обыкновенных средних образованных людях, коим не под силу разобраться в глубинах гносеологии веры и так называемого “знания”? Где же обычному интеллигенту, не достаточно опытному в религиозной жизни и поверхностно образованному философски, разобраться во взаимоотношениях веры и знания, если и богословы не все принимают это, а идут по протоптанному схоластикой пути переоценки ума?