Олег Верещагин - Про тех, кто в пути

— Повезло, — я передёрнул плечами, — я чуть со страху не помер опять. Он же не человек. В смысле, не Торговец этот ваш, а посетитель, этот офицер. Он больше на волка похож.

— А самое главное, — Лидка подняла палец, — этот Торговец может объяснить, как нам быть с аэродромом. Он всё знает про параллельные миры... Мы его долго искали, в такие места залезали иногда, но...

— Я же не знал, — смущённо сказал я.

Мальчишки промолчали, а Лидка отмахнулась:

— Да кто спорит... Слушай, поговори с дедом, вдруг он что-то скажет? С нами он разговаривать не стал, пообещал родне доложить, чтобы они нас на цепь посадили...

— Обязательно поговорю, — клятвенно ответил я. — Сегодня же, даже если он уже спит.

— Так ты, значит, с нами? — уточнил Петька.

Не скажу, что я ответил сразу и без раздумий. Нет, я думал довольно долго — и всё время, пока думал, разглядывал Лидку. Потом встряхнулся и кивнул:

— Будь что будет. С вами.

— Здорово! — выкрикнул Колька. — Ну, мы теперь им покажем!

Старшие засмеялись — и оборвали смех.

Угрожающий металлический звук родился где-то в глубинах аэродрома — словно кто-то включил сирену, у которой вместо ревуна — пасть какого-то чудовища. Небо мазнул алый огонь. Я увидел, как один за другим поспешно погасли огни в ближних домах, видимых отсюда.

Люди спешили сделать вид, что их нет, что они спят и ничего не слышат, ничего не знают, ничего не видели. Так было безопаснее...

...Дед Анатолий и герр Киршхофф не спали. Сидя за столом, они рассматривали мой альбом, который я на этом столе оставил. И, когда я вошёл, оба посмотрели на меня.

— Женя, откуда у тебя эта книга? — спросил дед.

Я пожал плечами, в свою очередь не сводя с них глаз, и сказал:

— Я хочу, чтобы ты мне рассказал, что ты знаешь об аэродроме... и вообще обо всём, что происходит в этом городе.

Дед отвёл глаза и ссутулился. Вздохнул — поднялись и опали широкие плечи. Немец смотрел на меня непонятно — встревоженное и одобрительно.

— Я старый дурак, — пробормотал дед. — Я идиот... Втащить собственного внука в это дело... Ты немедленно уедешь, Женя, — он повернулся ко мне.

Я дёрнул плечом:

— Я никуда не уеду. В случае чего — просто сбегу. Есть к кому.

— Эти малолетние глупцы! — дед вскочил. — Они не представляют, с чем связались!

— Они хотят защитить свой город, — сказал я. — Все боятся и делают вид, что тут ничего нет, а трое мальчишек и девчонка хотят...

— Они свернут себе шеи! — дед вцепился в край стола.

— Анатолий, — вдруг сказал немец, — не надо. Вспомни, что ты говорил. Давай расскажем. Расскажем всё.

— Он влезет в это дело! — выкрикнул дед.

— Он уже влез, — терпеливо сказал немец. — И потом... прости... Но ведь ты сам собираешься с этим покончить. Иначе, зачем ты вызвал меня и своего внука?

— На что ты намекаешь, морда немецкая?! — дед багровел. — Что я вызвал своего собственного внука, чтобы...

Герр Киршхофф встал.

— Не надо, — сказал он с расстановкой. — Мы с тобой люди другого поколения. Мы оба знаем, что общее выше личного. У меня нет внуков, иначе я тоже приехал бы не один. В какой-то мере именно мы начали это. И нам это заканчивать.

Дед хрипло дышал, плечи у него опали. Повернувшись ко мне, он указал на диван:

— Садись, Жень. Эта немецкая сволочь права. Я хотел тебя использовать... даже принести в жертву, потому что... Слушай. И запоминай, чтобы рассказать своим новым друзьям...Что-то расскажу я, что-то — Мартин. Это началось давно. Очень давно, во время войны...

Над Бобруйском Мартин проснулся оттого, что ему приснились барабаны. Он ошалело открыл глаза и подскочил на ящике.

Восьмиместный пассажирский «зибель», переделанный в грузовой вариант, тяжело раскачивался в воздухе. Надсадно выли двигатели. Что-то скрипело и похрустывало в темноте, из пилотской кабины падал мерцающий полусвет, зелёный и синий.

Мартин, не помня себя, вцепился обеими руками в ящик, чувствуя, как тело покрывается гусиной кожей. Потом он поспешно ощупал ремни парашюта, застёгнутые поверх формы. Сжаться в комок, когда выпадаешь... следить, чтобы не оказаться вниз головой... досчитать до десяти, потом — рвануть кольцо...

А если они уже падают? Если, пока он будет считать, как раз и — земля? Если он вообще не успеет выпрыгнуть? Мама, мама, мамочка...

Тяжёлое раскачиванье прекратилось, и Мартин услышал негромкий голос из кабины: «Сходи посмотри, как мальчишка». Они думают, что я перепугался, понял Мартин и усилием воли заставил себя принять равнодушный и независимый вид. В темноте, впрочем, было всё равно.

— Ты как здесь, парень? — тёмная фигура опустилась на ящик рядом.

Это был штурман самолёта, Мартин не запомнил его фамилии и звания — крупный медлительный человек, уже не очень молодой и говоривший с сильным акцентом жителей побережья. Он ничуть не походил на тех лётчиков, которых Мартин привык видеть в кино и на страницах книг.

— Кажется, воздушные ямы? — голосом всё повидавшего человека спросил Мартин, чувствуя, как уходит страх. — Я спал...

— Да нет, просто нас обстреляли... — штурман тяжело присел на соседний ящик, посмотрел в квадратный иллюминатор. — Бобруйск... Уже недолго.

«Бобруйск, — вспомнил Мартин, тоже глянув в окно и не увидев там ничего, кроме тьмы. — Город в глубоком тылу группы армий «Центр», в Белорутении...» Вслух же он удивился:

— Кто же мог нас обстрелять? Тут глубокие тылы наших войск.

— Вот именно, — с непонятной интонацией отозвался штурман. — Настолько глубокие, что местное население ищет себе развлечений по своему разумению... — он повозился, ящик скрипнул, потом штурман вздохнул: — Ох, парень, клянусь, твой папаша сумасшедший, просто сумасшедший, раз тащит к себе мальчишку... Это ненормальная земля. И нас она делает ненормальными.

— Мне скоро пятнадцать! — возмутился Мартин, которому исполнилось четырнадцать пять месяцев назад. — Я камерадшафтсфюрер «гитлерюгенда», я умею стрелять, водить автомобиль, и вообще... А вы не имеете права так говорить о моём отце! Он герой Люфтваффе и Рейха!

— Убей меня бог, если я хотел сказать хоть одно плохое слово о полковнике Киршхофе, — серьёзно отозвался штурман. — Просто фронт — не место для мальчишек. Тыл фронта — тоже... — он тяжело вздохнул и встал. — Если бы мой младший вздумал выкинуть такой фортель сам, я бы отходил его так, что он месяц спал бы на животе.

Хотя, он тоже вроде тебя... и старший был такой же. А сейчас, парень, я даже не знаю, где его похоронили... и похоронили ли. От его роты под Москвой остался один человек, да и тот, как я его не расспрашивал, всё твердил только, что ему холодно... а был май, и он сидел, обложенный грелками, как старик... Врачи сказали, что это навсегда...