Олег Верещагин - Про тех, кто в пути

Потому, что в душе вам стыдно, что вы такой. Что вы разучились различать Свет и Тьму. И, чтобы не признаваться в этом даже себе, вы решили убедить остальных, что Света и Тьмы нет. Но если нет Света и Тьмы, то остаётся только серый дождь, который выпивает из людей жизнь.

Вам в таком мире, может быть, уютно, ведь он вами создан. Но мне он не по душе. Я предпочитаю верить в то, что вы называете сказочками.

И кстати, — я встал из-за стола и подошёл к одежде, — передайте ТАМ, что мы не свернём и не отступим. Что мы не собираемся разбираться в сложном внутреннем мире тех, кто служит злу. Мы их просто уничтожим... Спасибо за оладьи и какао, было очень вкусно.

Писатель больше не говорил ни слова. Он даже не смотрел, как я одеваюсь в ещё сырое, затягиваю ремни... Проверяя карманы, я нат-кнулся на сырой листок с адресами и не удержался, развернул его:

— Вот, смотрите... Я по сравнению с ними — сопливый щенок. Они не путаются в психологии. Они просто сражаются с тем, что считают злом. Ради этого они отказались от дома и близких. Скажите им, что они неправы — вряд ли они станут вас слушать.

— Спустись на лифте, — сказал он, не глядя на меня.— Не по лестнице.

Я так и сделал. А внизу — открыл дверь.

Я стоял на улице, больше похожей на широкую лестницу. Слева и справа в нишах замерли статуи воинов и женщин. Светило солнце, ласково дул ветерок; мимо пробежали двое мальчишек лет по двенадцать, между ними с тугими гулкими щелчками прыгал по широким ступеням хорошо надутый футбольный мяч.

Я проводил их взглядом и опёрся спиной на стену, переводя дух. Покрутил головой, но так и не нашёл той двери, к которой доставил меня лифт из серого мира известного писателя. Наконец, более-менее придя в себя, я развернулся, сделал шаг... и полетел кувырком, запнувшись о какой-то выступ!

Ещё только лёжа, я почувствовал — что-то не то. А, поднимаясь (как ни странно — не покалечился), обнаружил, что левая подошва кроссовки на треть отодрана.

— Ну, вот и здрасьте, — огорчённо сказал я, рассматривая кроссовку. Мне показалось, что она широко и ехидно улыбается. Я сделал несколько шагов — подошва зааплодировала моей решимости.

— Мальчик...

Я быстро повернулся, мысленно поздравив себя с тем, что опять прикрыл курткой ремень. Меня окликнула девчонка примерно моих лет. Юбка до колен, какая-то клетчатая блузка, сандалии и коса. Вот коса была симпатичная — длиннющая, цвета гречишного мёда. А лицо — остренькое, так себе.

Смотрела девчонка с сочувствием. Ещё чего не хватало... Я сердито отмахнулся рукой, раздражённый всем сразу:

— Проваливай.

В глазах девчонки вспыхнули огоньки обиды. Но она показала на мою ногу:

— У тебя порвалась кроссовка? Мой дядя хороший сапожник, он может починить. Правда! И недорого...

Мысль о починке кроссовки показалась мне забавной. Кроме того, я никогда не видел раньше сапожников и мне внезапно стало любопытно... но я помотал головой:

— У меня нет денег.

Девчонка пожала плечами:

— Ладно. Я уговорю дядю. Куда ты так пойдёшь...

— А это далеко?

— Нет, тут, рядом, — она указала в сторону...

...Переулок был похож на узкую щель, прорезанную в холме и облицованную серым камнем. Шаги тут звучали раскатисто-звонко, умножаясь и прыгая между стен, как мяч: «Дзанннгггг...»

Я с интересом оглядывался по сторонам — плиты облицовки покрывала загадочная вязь резьбы: травы, листья... а вот — бегущий олень, волк в прыжке, пёс с крыльями... Это больше походило на музейный зал.

— Какой смысл тут заводить мастерскую? — спросил я и вспомнил книжный магазин — он тоже был не на бойком месте, а какая клиентура?! Девчонка молча шла впереди, перебросив косу на грудь. — Тебя как зовут?

— Нина, — отозвалась она, не поворачиваясь. — Дядя хороший мастер, его все знают. И знают, где его мастерская.

Я снова споткнулся — а когда восстановил равновесие, Нина указывала на дверь прямо в каменной стене:

— Пришли...

...Комната, в которую я вошёл, была, очевидно, когда-то частью потерны. Похоже, что переулок, которым мы шли, в древности являл собой просто фрагмент замковых укреплений на холме, крытый коридор, имевший проходы в боевую галерею-потерну с бойницами.

Позднее перекрытия коридора сняли, а потерну разбили на маленькие комнатки с полукруглыми арками и окнами в виде крестов — всё теми же бойницами. И комната, в которую мы вошли, была полна... зеркал.

Большие напольные зеркала — плиты из тяжёлого литого стекла. Овалы и прямоугольники настенных зеркал в затейливых рамах. Небольшие дамские зеркала в изящных оправах. Настольные зеркала с фигурными откидными ножками.

И из всех этих зеркал на меня смотрел — я. Прямо. Наклонно. И даже вниз головой. Это зрелище просто-напросто пугало, но Нина вошла следом за мной и слегка подтолкнула в спину:

— Да ты проходи, не бойся.

— Кто боится? — тихо спросил я. — Ну, где твой дядя, у меня време...

Громкий печальный вздох сопутствовал шевелению в углу, у столика, полускрытого потрясным трюмо в раме из стоящих рыцарей, сплетавшихся султанами шлемов. Этот столик служил единственным подтверждением тому, что хозяин всего этого зеркального беспредела — в само деле сапожник.

За столиком высилась куча тряпья, в которой я не без труда различил серо-зелёный пиджак, над засаленным воротником коего возвышался нос. Именно нос... точнее — НОС, украшенный двумя пучками волос.

Слева и справа от носа свисали изумительные сивые пряди. На узком пространстве между прядями и носом помещались полные тоски и мудрости глаза.

От изумления я несколько потерял дар речи, не вполне понимая, как это засаленное недоразумение может быть дядей Нины. Она не шедевр, конечно, однако...

— Нашему брата такие везде есть, — вновь вздохнул сапожник. — Да и то сказать — в какую только сторону не кинет бедного еврея, если ему, дай им бог здоровья, добрые люди не дают жить на родине? Я, молодой человек, жил в Польше — ви слышали за такую страну, или вы не из тамьших мест?

Что я сам скажу за Польшу? Хорошая страна, хорошие люди... Меня даже не каждый день били! — он кивнул. — Но потом пришли немци. Боже ж мой! От них можно было сбежать таки куда угодно! Чистому смех, но мне так хотелось жить, молодой человек, шо я сбежал сюда.

— Я... — я поперхнулся. — Но я же ничего не говорил...

— Нет-нет-нет! — сапожник всплеснул руками. — Но когда такой красивый молодой человек смотрит на старого Мойшу Шмуля такими добрыми глазами — шо ж, сразу ясно, ему таки хочется вежливо спросить: «Таки как тебя сюда занесло, старая зараза?!»

— Я... ничего не имел... — покраснел я.

Еврей снова вздохнул:

— Понимаю, понимаю... Так шо ж у молодого человека?

— Дядя Мойша, у него подошва оторвалась, — вмешалась Нина. — И денег нет, ты почини, ага?