Валерио Эванджелисти - Предзнаменование

Прованс, как и предвидел герцог Монморанси, стал для имперских войск моральной западней. Некогда цветущие поля покрылись пеплом, лавки в брошенных селениях были удручающе пусты. Перебив бессчетное число крестьян и изнасиловав женщин всех возрастов, войско Карла V было застигнуто врасплох начавшимся голодом. Правда, оставались еще монастыри, где укрывалось население, по всей видимости захватив с собой какую-то провизию. Но император, желая сохранить за собой славу доброго христианина и снискать расположение Папы Павла III, разослал своим наместникам строжайший указ не трогать монастырей и культовых сооружений. Даже ландскнехтам пришлось покориться, может, потому, что теперь в войске они составляли меньшинство. Если кто из них и выпаливал когда из аркебузы по монастырской стене, то только для того, чтобы напомнить сидельцам, что их смертный час всего лишь откладывается.

Как всегда, скопление полуголодных, грязных и плохо устроенных солдат способствовало вспышкам болезней. Все началось с золотухи, кишечных заболеваний, паразитов, лихорадки от дурной воды. А потом, в который уже раз, появилась и царица всех зараз — чума. Первыми с ней столкнулись жители Лангедока и областей, лежащих к северу, где находился и Аген. Именно эти места дали приют многочисленным беженцам из Прованса. Среди беженцев стали попадаться люди с пятнами зловонного гноя на коже, они бредили и совсем не держались на ногах. Зачастую больные падали на землю и тут же умирали, в последнем содрогании избавляясь от мучившего их озноба. Однажды в Аген заехала телега, нагруженная трупами. Возница давно умер по дороге, и испуганные, в пене, лошади мчали телегу куда глаза глядят. Тогда бальи велел закрыть городские ворота и беженцев больше не впускать.

Когда Диего Доминго Молинас узнал от Скалигера о том, что в городе объявлен карантин, он стал взвешивать все «за» и «против» такой ситуации.

— Ведь выехать можно? — озабоченно спросил он.

— Конечно, выехать можно, по крайней мере пока. Но тот, кто уедет, вернуться уже не сможет.

Молинас обдумал новость. Он уже с месяц гостил у Скалигера, а в Аген регулярно наведывался в течение двух лет. Обычно он останавливался у кардинала делла Ровере, однако тот предпочел уехать из города после оккупации Прованса. Без особого энтузиазма Молинас поселился у Скалигера, сломив его сопротивление щедрым подарком, преподнесенным в качестве компенсации за беспокойство.

— Вы полагаете, что нынче Нотрдам нанесет вам визит? — спросил испанец.

Скалигер поморщился.

— Думаю, да, но это будет один из последних визитов. Я благодарен ему за то, что он своими настоями исцелил от эпилепсии мою жену. Однако я не выношу его дружбы с этим гугенотом Филибером Саразеном. Саразен славный малый и прекрасный аптекарь, но он еретик, достойный костра, и, как говорят, мохнатый осел в человеческом облике.

— Однако еще вчера вы говорили, что прочите его в наставники своим детям, когда они подрастут.

— Ну да, я надеюсь, что со временем он вернется к истинной вере.

С каждым днем Молинасу было все труднее переносить бесконечные противоречия своего хозяина. Он предпочел сменить тему.

— Вы просмотрели рукопись, что я вам оставил?

— Ту, что называется «Arbor Mirabilis»?

— Кажется, других я вам не давал.

Скалигер развел руками.

— Я все еще знакомлюсь с ней. Это истинная загадка. Она написана на незнакомом языке, хотя алфавит наш. Ясно, что это шифр, но на первый взгляд — это язык другого мира, и он чужд и нашему, и всем другим языкам.

— А иллюстрации ни о чем вам не говорят?

— Они меня пугают. В первой части изображены растения, но если одни из них известны, другие не встречаются ни в одном из регионов познанного мира. Когда же в ней появляются человеческие фигуры, загадочность только возрастает. Здесь в рукопись включены какие-то заметки на арабском, которые невозможно расшифровать.

— Они-то меня и интересуют. Вы же говорили, что знаете арабский.

Молинас все более раздражался.

— Я его знаю, как и все западные и восточные языки, но почерк там замысловатый и очень мелкий. Мне кажется, что это вставки из другого автора, некоего Аль-Фараби.

— Вы знаете, кто это?

— Нет, и уж если я не знаю, то не знает никто. Нынче истинные гуманисты стали редкостью. Вам повезло, что вы встретили меня. Я из них лучший и, конечно, самый известный. Но мне нужно еще немного времени. Даже мои знания, столь обширные… О боже!

Скалигер бросился к открытому окну, высунул голову наружу и в ту же минуту отпрянул, бледный и испуганный.

— Посмотрите! Посмотрите сами!

Молинас отказался:

— Вы же знаете, что я не могу показаться. Что там такое?

— По улице идут люди в белом, — прошептал Скалигер, — у них большие птичьи головы, длинные клювы и сверкающие глаза. Монстры! Ужасные монстры!

Молинас вскочил на ноги и все-таки осторожно выглянул в окно, стараясь остаться незамеченным.

— Это врачи и санитары, — раздраженно объяснил он. — Клювы — это респираторы, а блестящие глаза — стекла, вставленные в полотняные маски. Ими пользуются во время эпидемий. Понимаете, что это значит?

— Нет. Скажите вы.

— Это значит, что в Агене официально объявлена эпидемия чумы. Не пройдет и нескольких часов, как улицы будут заполнены трупами.

Скалигер вскрикнул. В этот момент раздался громкий стук в дверь. Итальянец разинул рот и всплеснул руками.

— Alarbres! Они уже здесь!

Молинас пожал плечами.

— Да нет же! Вы что, не узнаете стука? Это же ваш друг Нотрдам. Иду прятаться в обычное укрытие.

Скалигер в тревоге переплел и заломил пальцы.

— Как я могу ему открыть? Может, он уже зачумлен. Еще умрет здесь и всех заразит!

— Такие, как он, так просто не умирают. Не тратьте времени, спрячьте меня и ступайте открывать.

Повинуясь его приказам, Скалигер распахнул почти невидимую дверцу в стене за кирасой, пропустил Молинаса вперед и осторожно закрыл ее за гостем. Снова послышался стук в дверь. Скалигер пошел было открывать, но его опередила служанка, быстрыми шагами спустившаяся по лестнице. Через минуту ее голова просунулась в гостиную. Она, казалось, удивилась, застав хозяина одного.

— Там господин Мишель де Нотрдам. Он хочет поговорить с вами, — объявила она с одышкой.

Итальянец вздохнул.

— Ладно, пусть войдет.

Нотрдам шумно ворвался в гостиную, что было для него необычно.

— Господин Скалигер, вы знаете новости? — спросил он с ходу.

— Знаю. В городе чума.

— Да нет, я не об этом. Я только что получил потрясающее известие. Два дня назад скончался дофин.

В темноте своего чуланчика Молинас прильнул ухом к тонкой дверце. Сердце у него сильно заколотилось, и удары отдавались в висках. Он затаил дыхание, изо всех сил напрягая слух. Скалигер, казалось, больше удивился, чем огорчился.