Валерио Эванджелисти - Предзнаменование

Молинас не заметил, как Катерина Чибо, вопреки его совету, оказалась с ним рядом. Герцогиня шепнула ему на ухо:

— Браво! А теперь велите этим канальям целовать саван умершей.

Идея была гениальная, но дьявольская. Молинас содрогнулся от ужаса. Он в смятении посмотрел на подругу, и все колебания тут же утонули в глубине ее глаз. Нахмурившись, он оглядел толпу и протянул руки к телу.

— Если здесь и есть святая, то это невинная девушка, которая покоится тут среди вас! — взревел он. — Что же вы медлите прикоснуться к ней, поцеловать ее язвы, ее губы? Вы что, не разумеете, что она умерла во имя вашего спасения? Только так вы избежите гнева Господня!

Наступила минута замешательства, а потом вся площадь пришла в движение, заклубилась шумными людскими потоками. Четверых парней так стиснули со всех сторон, что они выронили свою ношу. Первым край савана оторвал бородатый длинноволосый крестьянин. Он поцеловал кусочек материи и поднял его высоко над головой.

— Прости нас! — кричал он. — Помилуй и заступись!

Еще один крестьянин наклонился над трупом и запечатлел поцелуй на землистом лбу. Какой-то молоденький нищий попытался протиснуться на его место, но у него ничего не вышло. Тогда он вырвал у покойницы клок волос. Между тем несколько женщин уже снимали пелена, стремясь приложиться губами к ногам умершей.

Через несколько мгновений перед изумленным взором Молинаса предстал полнейший хаос. Покойницу вытряхнули из савана. На голом теле, под мышками и на спине ясно обозначались еще сочащиеся гноем бубоны. Тело крутили во все стороны. Оно то появлялось над головами толпы, то снова исчезало, выныривая в отвратительном и гротескном виде: все волосы были вырваны из головы, и их окровавленные клочья тут же становились предметами истерического поклонения.

Обмерший Молинас застыл от ужаса. Катерина встряхнула его за руку.

— Пойдемте! — возбужденно прошипела она. — Лучше нам как можно скорее убраться из этого города!

Они отпихнули хозяина дома, который глядел на площадь, разинув рот, и бегом поднялись в свои комнаты. Ни о чем не подозревающая Джулия сидела у окна в комнате Молинаса и читала. Герцогиня выхватила книгу у нее из рук.

— Собирай свои вещи, девочка моя, и поторопись. Мы должны как можно скорее уехать.

Девушка повиновалась, а герцогиня принялась шарить под скамьей.

— Что вы ищете? — спросил отупевший от ужаса Молинас.

— Склянки. Куда вы их дели?

— Они здесь.

Испанец открыл ящик письменного стола, и склянки звякнули внутри. В них находилась пенистая жидкость кровавого цвета.

— Ну и тайник! — саркастически усмехнулась герцогиня. — Суньте их куда-нибудь и быстро пакуйте багаж. Скорее! Не знаю, понимаете вы или нет, но здесь мы в смертельной опасности.

Вскоре Молинас, герцогиня и Джулия уже бежали по коридору к черному ходу, ведущему из дома через кухню. Дорогу им преградил неведомо откуда взявшийся хозяин дома.

— Куда это вы собрались? — спросил он с угрозой. Его обычно такое добродушное лицо исказилось гневом. — Теперь я понял, каким был дураком. Вы не боретесь с чумой, это чума появляется там, где появляетесь вы! Но как только город услокоится, я вас разоблачу! Я уже предупредил владетеля Экса, который заседает в парламенте, что…

Герцогиня взглянула на Молинаса.

— Диего, чего вы ждете?

Испанец прекрасно понял, чего хотела от него герцогиня, но понял также, что на это не способен.

— Я не…

Катерина не стала ждать, когда он закончит фразу, выпустила из рук саквояж и, схватив обеими руками один из висевших на стене кинжалов, по самую рукоятку вонзила его в горло хозяина, ловко увернувшись от брызнувшего из раны фонтана крови. Хозяин безуспешно попытался закрыть рану руками, а потом рухнул на пол. Джулия сдавленно вскрикнула, и этот крик послужил бедняге единственной эпитафией.

Герцогиня уставилась на Молинаса своими ледяными глазами.

— Сразу видно, что вам никогда не приходилось удерживать власть в княжестве, окруженном недругами. — Она подняла саквояж. — Шевелитесь. У этого человека было несколько лошадей. Постараемся добраться до конюшни. Счастье, что она не выходит на площадь.

Полчаса спустя они скакали в южном направлении по пыльной дороге среди холмов, сплошь покрытых кустарником. Солнце спря талось за громадными черными тучами с изрезанными красноватыми краями, которые громоздились поверх кучевых облаков, предвещая бурю. Герцогиня Чибо-Варано оседлала белого жеребца, а Молинас, с Джулией за спиной, ехал на сером.

Возделанные поля вокруг них чередовались с пустошами. Когда всадники сменили галоп на рысь, Молинас поравнялся с герцогиней. Он силился соединить в мозгу воедино все, что он увидел, и все, что сделал за такое короткое время, все, что казалось столь чуждым и диким после того, как он прожил жизнь, полную хитроумных интриг, которые он плел с поистине паучьим терпением. Преступное деяние Катерины его не только не потрясло, но даже не взволновало. Всегда можно было сослаться на необходимость или на то, что они действовали во имя высших целей. Все власть имущие поступали так, начиная с Папы. Его по-настоящему смущало только собственное преступление. Он понимал, что назавтра половина населения Апта заболеет чумой, а у другой половины начнется озноб.

— Думаю, мы сделали достаточно, — хрипло сказал он. — Наша миссия окончена.

— Почти окончена. Остался Экс. Он занимает важную стратегическую позицию.

— Но мы уже выдали себя, разве вам не понятно? Когда в Апте умрет каждый десятый, сведения о том, каким образом в город пришла чума, уже разнесутся по всему региону.

— Именно потому, что нас разоблачили, мы должны идти до конца. — Синие глаза пристально смотрели на Молинаса, и взгляд их слегка смягчился. Прическа герцогини растрепалась, и длинные белокурые волосы развевались на ветру. — Наше спасение, друг мой, связано с приездом Карла Пятого. Все, что мы сделали, мы сделали ради этого. Если мы сейчас остановимся — мы пропали. Экс должен пасть.

Эти слова показались Молинасу убедительными, но он спросил себя о том, сдал ли бы он с такой легкостью свои позиции, если бы эти слова произнесли другие губы. Испанец прекрасно понимал, что стал орудием в сильных руках, и его слегка унижало, что эти руки оказались женскими. С другой стороны, он настолько привык подчиняться чужой недосягаемой воле, что для него сама идея полного повиновения несла в себе оттенок сладострастия. В армии, в условиях зависимости от суверенов, да и в самой церкви (не говоря уже об инквизиции) связующим элементом структуры зачастую является утонченное удовольствие от рабского подчинения и безответственности. Это чувство он испытывал всякий раз, когда жестоко увечил себя в наказание за промахи или когда ему доводилось карать врагов ордена, которому он служил.