Андрей Величко - Гатчинский коршун

Пока это была разведка Севморпути, но уже достраивалась серия линейных ледоколов по типу «Сталин» – два в Питере и один в Японии, причем первый из питерских обещали спустить на воду этой осенью, а японцы свой – и вовсе на днях. Так что скоро нашим английским друзьям придется чесать в затылке на тему того, что японский флот при необходимости может оказаться в Атлантике, а наша Балтийская эскадра – на Тихом океане, причем без всякой возможности вмешательства с их стороны.

С утра я отправился в Зимний, где первым делом навестил Мари – теперь в число моих обязанностей входило минимум раз в неделю повосхищаться дочкой. Проделав этот ритуал, я предложил Мари пройти в кабинет, где спросил:

– Ты со своей сестрой, которая замужем за Эдиком, вроде еще поддерживаешь какие-то отношения?

– Поздравляем друг друга два раза в год. А что?

– Да вот думаю, не написать ли тебе ей письмишко. Мол, мне тут доложили, что расследование показало непричастность королевской четы к гнусному преступлению трехлетней давности. А мы все-таки сестры, может, как-нибудь встретимся? Только не в Англии.

– Она действительно ничего не знала?

– Да, это мы уже можем сказать почти наверняка. Да и неважно оно, по большому счету…

– Тогда ты лучше расскажи, чего хочешь достичь, а там уж и будем про письмо думать.

– По моим сведениям, королю Эдику осталось жить два года и десять месяцев. А потом помрет… Мари пристально посмотрела на меня, но ничего не сказала.

– А нам это не очень нужно, – продолжил я, – потому как его наследник Георг для нас хуже. Так что надо как-то донести до короля, что известный я уж не знаю кто Найденов прозрел дату его смерти, список текущих болячек для доказательства серьезности этого прилагается. И видит в том, чтобы такого исхода не допустить, хороший повод для улучшения русско-английских отношений, а то их нынешнее состояние буквально терзает его миролюбивую душу.

– Может и пройти, – задумалась Мари, – во всяком случае, когда Вильгельм начал как-то работать парализованной с детства рукой, это произвело серьезное впечатление. Да и про мой вид сестрица уже спрашивала, и я ей, змее, написала, что ты изобрел лекарство от старости.

Кстати, легенды про это ходили уже года два – больно уж заметно помолодела Мари. Причем данные легенды понемногу конкретизировались – оказывается, для обретения молодости с этим Найденовым надо переспать! Пришлось даже создать в шестом отделе специальную группу, которая отлавливала претенденток на дальних подступах и давала им хорошего пинка в направлении от Гатчины, а информбюро озадачить распространением контрслухов. Мол, излечение от старости происходит вовсе не так, как вы, идиоты и идиотки, думаете, а путем облучения из специального аппарата наподобие рентгеновского. Вон, генерал-адмирал как цветет, так что, по-вашему, Найденов и его тоже?! Это, знаете ли, тянет на червонец по статье «оскорбление величества». Но вообще такие слухи несколько затрудняли контрразведывательную работу – поди разберись, эта конкретная дура рвется к канцлеру по личной инициативе или по заданию руководства.

– А ведь может получиться интересно, – продолжила Мари. – Дело в том, что сестра давно еще мне писала, что ее благоверный боится смерти несколько более, чем считается приличным для джентльмена… Но с письмом – это, пожалуй, будет излишне прямолинейно. Знаешь, а пришли-ка ты ко мне Танечку.

Вызванная мной Татьяна согласилась съездить в Зимний прямо сейчас и вручила мне интересный документ. Оказывается, Паксу пришла докладная записка от некоего Уолтера Фрира из Корнуолла. В ней говорилось о желательности установления контактов между православной и англиканской церквями, и Пакс, оценив эту идею, родил свою концепцию.

Согласно его размышлениям, давить Россию по стандартной методике, то есть путем провоцирования войны с кем-нибудь из соседей с одновременной стимуляцией революции внутри страны, получается не очень хорошо. Значит, нужно разнообразить арсенал воздействия! Ведь, согласно многим авторитетам, одной из основ неколебимости России является православие. И, значит, необходимо разработать комплекс мер, направленных на приобщение руководства российской церкви к западным ценностям. Что интересно, тут уже упоминался экуменизм.

А ведь точно, подумал я, чего это они нашим епископам денег-то не шлют? Нехорошо. Во-первых, эти чистосердечные взносы никак не окажутся лишними в нашей экономике. Во-вторых, те из них, что не будут сразу же пожертвованы на различные богоугодные дела, сослужат ничуть не меньшую службу. Ибо сейчас высших иерархов церкви при необходимости можно было привлекать в основном за спекуляции землей, разврат и мужеложество, что было не всегда удобно в идеологическом плане. А теперь, значит, Пакс их мне любезно подводит под пятьдесят восьмую статью… Какой приятный человек, надо будет, пожалуй, некоторое время воздержаться от пакостей в его адрес. А насчет сути вопроса – это они пускай себе на здоровье развлекаются. Я отлично помнил, что в нашем мире при активнейшей поддержке сверху подобные настроения были с трудом привиты только в некоторых приходах больших городов, а сельский батюшка за слово «экуменизм» запросто мог и благословить в рыло.

Надо сказать, что вся моя текущая, если так можно выразиться, дипломатия была направлена на то, чтобы англы по-прежнему продолжали сколачивать военный блок из Франции, Австрии и Италии, не теряя надежды поссорить нас с немцами. Потому что как только они поймут недостаточность этого, они тут же, забыв мелкие разногласия, упадут в объятия Соединенных Штатов.

Так вот, тут я ошибался. Лондон придумал стратегию получше, но узнал я о ней, к сожалению, значительно позже и уже по результатам первых ее шагов…

В конце июня в Москве открылся Крестьянский съезд, и мы с величеством слетали на эту премьеру. С аэродрома Гоша поехал в Кремль, а я на катере поплыл к себе в Нескучный. Встретились мы на следующее утро, когда император произносил речь, я же наблюдал за общей обстановкой.

Уже само место проведения съезда – Александровский зал Большого Кремлевского дворца – должен был показать всему народу, какое значение придает император этому событию. Речь же величества только еще более подчеркнула это.

– Господа, – заявил он, – я рад приветствовать здесь достойнейших представителей русского крестьянства – сословия, веками являющегося становым хребтом России.

Я со своего балкона наблюдал, как достойнейшие представители были полностью деморализованы сложнейшим выбором – то ли им пялиться во все глаза на окружающую со всех сторон роскошь, то ли на императора в парадном мундире… Внимательно слушали немногие, и специально выделенные для этого сотрудники фиксировали их как наиболее перспективных.