Михаил Ахманов - Флибустьер. Магриб

Сидя на плоской кровле небольшого особняка, Серов глядел на раскинувшийся внизу город. На славный Аль-Джезаир, гордость Магриба, построенный семь столетий назад эмиром Заиром…

С моря он выглядел великолепно, даже ослепительно. Алжир поднимался амфитеатром по склону горы и, как многие другие магрибские города, был похож на белоснежную кошму, окаймленную снизу лазурными водами залива, а с прочих сторон – зеленью садов и рощ. Город будто вырастал из моря; над белой массой домов, брошенных на берег словно пена, блестели купола мечетей, минареты, соперничая стройностью с кипарисами, тянулись к солнцу, а выше вставали стены касбы и дворца дея, с огромным корабельным фонарем, водруженным на кровле. Этот фонарь напоминал, что богатство в Алжир приходит с моря, что везут сокровища и рабов в трюмах пиратских шебек и что с каждого куруша, талера, дуката дей взимает законную дань.

За городом, охватывая залив и прибрежную местность, гигантской подковой синели горы. Самые высокие и величественные – на востоке, где начиналась земля кабилов. Среди них, как великан-предводитель в более мелком воинстве – хребет Джурджуры, с вершинами, покрытыми снегом, окутанными туманами. Ниже линии льдов и снегов тянулись коричневатые обрывистые склоны, переходившие в изумрудную зелень высокогорных лугов и дремучий лес. Белое, зеленое, коричневое, под серебристой вуалью туманов… Яркие краски, блеск лазурных вод, небо, как полированная бирюза… Да, с моря Алжир выглядел великолепным!

С крыши особняка, вознесенного на склон горы, вид открывался иной. Улицы, круто сбегавшие вниз, были грязными, узкими, извилистыми, напоминавшими мрачные ущелья, стиснутые домами; люди еще могли на них разойтись, но пара ослов – уже с большим трудом. Дома высотой в три-четыре этажа походили на кубики, слепленные из глины и побеленные еще в незапамятные времена; их стены были глухими, и только под крышей удавалось разглядеть пару-другую окон, забранных решетками. Ниже по склону, куда доставали ядра с кораблей, виднелись развалины, следы безжалостной бомбардировки. Повыше, где находился особняк, арендованный Деласкесом у местного купца, руин не замечалось и улицы выглядели попригляднее. В этом квартале, примыкавшем к стенам цитадели и дворцу дея, селилась местная знать и крупные торговцы; здесь было просторнее, и на небольших площадях, к которым сходились улицы, жизнь била ключом – в основном в кофейнях, лавках и у артезианских колодцев.

Сколь часто видимая издалека красота вблизи оборачивается нищетой и уродством, подумал Серов и вздохнул. Он находился в Алжире уже двенадцать дней и был им сыт по горло. Город напоминал ему палубу фрегата, переполненную людьми – та же теснота и скученность, тот же гомон многих голосов, а вдобавок – запах пищи и фекалий. Нет, на корабле все-таки лучше! Там непотребную вонь уносит ветер и нет верблюдов и ослов с их диким ревом!

Де Пернель, сидевший напротив Серова на жесткой подушке, вытер пот со лба и прищурился на солнце.

– Он скоро придет, капитан, он точный человек. Хвала Господу, близится вечерний час, и жара стала поменьше… Может быть, еще кофе?

– Нет. – Серов решительно отодвинул низкий шестиугольный столик с чашками и кофейником и произнес: – Кофе в таких количествах вреден. Лучше поведайте мне, командор, откуда там, внизу, развалины. Похоже, били из стволов крупного калибра… Давно?

– Лет четырнадцать назад, – ответил де Пернель и принялся, уже не в первый раз, излагать новейшую историю Алжира.

Для Ордена это пиратское гнездо было бельмом на глазу, и для французов с испанцами тоже. Правда, король-солнце Людовик заигрывал с алжирскими деями и держал при них своего посла, терпевшего изрядные поношения. Опасная была должность; случалось, вешали послу на шею чью-нибудь отрубленную голову или привязывали к пушке и грозились пальнуть по французским фрегатам, если те не уберутся прочь. За такие бесчинства французский флот дважды громил Алжир, и каждый раз весьма капитально; в 1683 году это проделал адмирал Дюкен, а в 1688 – адмирал д’Эстре. Бомбардировали с моря, не жалея ядер и пороха, били во всю мощь и на всю дистанцию пушечных залпов, благо море в этих краях глубокое, и корабли могут приблизиться к берегу. Во время первого погрома горожане, не выдержав страшной стрельбы, восстали, зарезали дея и поставили на его место пиратского реиса Хаджу Гассана по прозвищу Мертвая Голова. Хаджа Гассан отбил атаки Дюкена и д’Эстре, но потом бежал из Алжира, опасаясь нового бунта. После него правил дей Шабан, которого горожане тоже зарезали, а нынче владыкой над Алжиром был дей Гассан Чауш. [107]Ему, а также портовым властям, Серов поднес подарки, затем продал две трети английского сукна купцу, с которым договорился об аренде дома, и снова заплатил. Но треть товара приберег – были для этого основания.

На крышу поднялся Рик Бразилец с докладом, что долгожданный гость у дверей. Пусть идет сюда, велел Серов.

Абд аль Рахман, хоть был в годах, наверх забрался с легкостью. Сухощавый, с редкой седоватой бородкой, он, как и положено лазутчику, обладал внешностью ординарной и неприметной; таких в Алжире на десяток считалась дюжина. Де Пернель разыскал его в торговых рядах, сказал тайное слово от мессира Рокафуля и передал кошель с золотом – это уже от Серова. Получив приказ и деньги, аль Рахман, резидент шпионской сети Ордена в Алжире, послал шустрых и ловких парней взглянуть на карамановы владения. Где его усадьба, он знает.

– Благословен Аллах! – произнес аль Рахман и, скрестив ноги, уселся на подушку. Кроме арабского и турецкого, он неплохо говорил на трех европейских языках, английском, французском и испанском.

– Воистину благословен! – хором откликнулись Серов и де Пернель.

Рик подал горячий кофейник, Абд аль Рахман пригубил первую чашку и сказал:

– Девяносто курушей за сверток пойдет?

– Сто двадцать, и ни курушем меньше! – ответил Серов. – Прокляни меня Аллах, если я уступлю хоть одну акче!

Считалось, что аль Рахман ходит к реису Мустафе и его помощнику Пиркули, чтобы сторговать оставшееся сукно. Первая его цена была семьдесят курушей за рулон ткани, а Мустафа и Пиркули требовали сто пятьдесят. За десять последних дней цены несколько сблизились, но консенсус был еще далекой перспективой.

На крышу поднялись Деласкес и Хрипатый Боб, уселись на подушки – Мартин с привычной ловкостью, а Боб трижды проклял дом, в котором нет ни единого стула. Аль Рахман неторопливо прихлебывал кофе, сопел и жмурился от удовольствия. В Алжире, как и положено в восточной стране, спешить не любили. Наконец лазутчик допил первую чашку и произнес: