Владимир Устинов - ОБВИНЯЕТСЯ ТЕРРОРИЗМ

События в Чечне, связанные со зверским убийством трех англичан и новозеландца, дерзкое похищение (5 марта 1998 г.) милицейского генерала Шпигуна лишний раз подтвердили тот факт, что Масхадов не контролирует ситуацию в ЧРИ. Закон «Об оружии», принятый парламентом ЧРИ в ноябре 1997 года и вступивший в силу 25 февраля 1998 года, повис в воздухе и не выполнялся. Все указы президента республики, изданные после гудермесских событий, о разоружении незаконных формирований, о выдворении с территории Чечни наемников, известных террористов, остались на бумаге. Ш. Басаев, С. Радуев, А. Бараев, Хаттаб и многие другие полевые командиры демонстрировали свое пренебрежение к указам и постановлениям высших органов власти. Разоружение незаконных вооруженных группировок оказалось задачей, по всей видимости, непосильной для правительства Масхадова. Урус-Мартан стал самостоятельной ваххабитской вотчиной внутри ЧРИ, и Масхадов ничего с этим поделать не мог. Более того, накопив достаточно сил, ваххабиты во главе с Басаевым и Хаттабом объявили «джихад» на территории Дагестана. А президент Чечни не отмежевался от их действий. Исламский экстремизм прижился в регионе. Де-факто названная независимой Чечня была превращена в опорный пункт ваххабитов, и ситуация обещала только ухудшаться.

Федеральный закон «О борьбе с терроризмом» указывал, что «при проведении контртеррористической операции в целях сохранения жизни и здоровья людей, материальных ценностей, а также изучения возможности пресечения террористической акции без применения силы допускается ведение переговоров с террористами». Однако в «качестве условия прекращения ими террористической акции не должны рассматриваться вопросы о выдаче террористам каких бы то ни было лиц, передаче им оружия и иных средств и предметов, применение которых может создать угрозу жизни и здоровью людей», а также не обсуждается и вопрос о выполнении политических требований террористов.

Ведение переговоров с террористами не может служить основанием или условием их освобождения от ответственности за совершенные преступления. Таким образом, ведение переговоров иных, чем переговоры о прекращении огня и сдаче оружия, с террористами быть не может.

Такие положения отвечали законодательным стандартам большинства западных стран, в том числе европейских. Требовать же от России в очередной раз идти в одностороннем порядке на уступки – ценой человеческих жизней, окончательной утраты населением Чечни веры в возможности и желание федерального Центра восстановить нормальную жизнедеятельность в республике, остановить правовой беспредел и терроризм, – не только не гуманно, но и аморально.

«Российская Федерация ведет антитеррористическую операцию, освобождая территорию Чеченской Республики от незаконных вооруженных формирований, – говорилось в Постановлении Государственной Думы России от 17 ноября 1999 года. – Однако некоторые политические силы при поддержке определенных кругов за пределами России прилагают усилия для того, чтобы остановить данную операцию, инициировать переговоры Правительства Российской Федерации с Правительством Чеченской Республики». Ставилась цель сохранить террористические бандформирования на территории Чеченской Республики, дать им передышку, что еще более осложнит ситуацию на Северном Кавказе и приведет к разрастанию международных конфликтов. И это понимали в Москве.

Полностью обоснованной с правовой (в том числе с международно-правовой) и оправданной с моральной точек зрения стала позиция руководства Российского государства, заявившего о решимости «покончить с терроризмом и преступностью в Чеченской Республике не только силовыми методами, но и путем диалога с политическими силами как в самой Чеченской Республике, так и за ее пределами».

Эта позиция наполнилась конкретным содержанием в сформулированных Президентом Российской Федерации В. В. Путиным принципах переговоров: в частности, Президент предложил «всем участникам незаконных вооруженных формирований и тем, кто называет себя политическими деятелями, немедленно прекратить все контакты с международными террористами и их организациями, в течение 72 часов выйти на официальных представителей федеральных органов власти для обсуждения следующих вопросов: порядок разоружения незаконных вооруженных формирований и групп, порядок их включения в мирную жизнь в Чечне. От имени федеральных властей для осуществления этих контактов назначался Виктор Казанцев – полномочный представитель Президента Российской Федерации в Южном федеральном округе, куда входит Чечня». Таким образом, четко сформулированы две базовых позиции России: Чечня – субъект Федерации, следовательно, ни о каких переговорах «двух субъектов международного права» речь идти не может, а с террористами и бандитами переговоры невозможны в принципе.

Исламский фундаментализм – это и политика, и религия. Таким образом, он имеет двойственную природу. Анализировать его только как движение, имеющее политическую природу, было бы ошибкой, поскольку фундаментализм одновременно и религия. Поэтому, оценивая природу социальных конфликтов, на почве которых существует и развивается терроризм, особенно терроризм, основанный на различных интерпретациях ислама, или, как его часто неверно называют, исламский терроризм, следует понять религиозный фактор как существенную детерминанту социально-политических процессов в исламских обществах.

Исламские и мусульманские экстремистские движения особенно развились в последние три десятилетия как следствие распространения мнения о некой глобальной культурной войне против арабского и мусульманского мира, против их религии, культуры и образа жизни. Концепции, которые питают такие настроения, воспринимаются на Западе как терроризм и политическое насилие. В исламском же мире они расцениваются как исламский религиозный долг. Такие концепции включают «джихад» («священная война»), «такфир» (опровержение), «истишхад» (мученичество, включая суицид) и «шахид» (страдание). Центральное понятие, общее для большинства исламистских движений и групп, проповедующих терроризм и политическое насилие, оправдывающее их и создающее благоприятную для них атмосферу, – это так называемое «нахождение в осаде», которое призывает к самозащите. Для последователей этой концепции конфронтация оправдывает использование любых средств. Особенно если эти средства обладают религиозной легитимностью.