Татьяна Апраксина - Пустите детей

И вообще, кажется, его куда больше интересует Паула, с которой он трещит на латыни. Юношу же пару раз тычут иглой, просят пошевелить пальцами на одной ноге, другой ноге, на руках, поморгать... этим все и ограничивается. Зато каждое движение вызывает всплеск латинской трескотни, так что минут через десять у Алваро звенит от него в ушах.

После ухода доктора Паула щелкает бедного больного по носу.

- Не дуйся. Это лучший хирург-ортопед в этом полушарии. А обаятельным он быть не подписывался, правда? Пить хочешь?

- Угу... - голова болит, но и через головную боль - стыдно, наверное, опять скорчил рожу, ну, может быть, доктор не обиделся, он привык, наверное... - Давно я тут?

- Двое суток. Тебе сделали четыре операции. Все совершенно замечательно... ну, тебе, конечно, так не кажется, но это нормально. Доктор аль-Вахид говорит, что через три месяца ты будешь ходить и даже плавать... и что он очень удивлен.

- Я заметил...

- Вот же бессовестный, - смеется Паула, вновь берется за поилку. - Тебе действительно очень повезло. Так что не гневи Господа и не обижай доктора аль-Вахида. И... спасибо тебе, - женщина наклоняется, целует его в щеку.

Алваро лирически думает, что тут можно было бы и сказать нечто пафосное вроде "ради этого момента стоило...", но ощущения в спине и слова про три месяца убеждают: нет, ради момента - никак не стоило, поцелуй в щеку можно было получить и на прощание... а вот сама по себе Паула, живая и здоровая, все такая же веселая и ехидная - стоила, конечно. Тем более, что сам он выжил. А ведь не собирался, значит - и впрямь повезло... но какой же дрянью поят в этой больнице!.. Знал бы - лучше бы голову подставил, все равно пустая, а болит...

- А что... вы здесь два дня? - запоздало соображает Васкес. Ой. Это уже ни в какие ворота...

- С перерывами, не волнуйся. При госпитале хорошая гостиница. Но мне, как пресс-секретарю при твоей персоне положено дежурить и рапортовать.

- Кому?

- Святая простота, - вздыхает женщина, опять гладит Алваро по щеке. - Много кому. Так что отдыхай, а я пойду звонить.

- Позовите сиделку... - просит юноша.

- Сей же час, ваше высочество, - шутливо кланяется Паула.

Алваро прикрывает глаза и ждет прихода сиделки, ему нужно перевернуться, а заодно и поинтересоваться, когда уберут катетеры и прочую пакость, и попросить что-нибудь от головной боли - множество мелочей, которые, как он прекрасно понимает, будут составлять его быт в ближайшее время, и, наверное, лучше спать, чем больше спишь, тем быстрее пройдут пресловутые три месяца... но ведь Паула не будет сидеть тут столько времени? А так хочется с ней поговорить.

Он еще помнит свой сон, помнит, что и кому должен рассказать, помнит и другое - мир есть текст, жизнь есть книга; новая глава началась с Паулы, и это очень, очень хорошо.

Грозный Ричард Личфилд - несомненно, сволочь, хам и параноик, но он умная сволочь, смелый хам и целеустремленный параноик, а никто другой и не смог бы продержаться на посту заместителя председателя комитета безопасности лет двадцать. И еще он очень любит загребать жар чужими руками, а каштаны получать горяченькими, но поданными на блюде. Потому работать с ним можно, достаточно недвусмысленно продемонстрировать, что самому совать руки в угли не придется, но костер, каштаны и даже то блюдечко принадлежат ему, разумеется; а руки - наемные и сугубо подчиненные, а если слишком инициативные, ну что ж поделать...

Да Монтефельтро взяли на себя Африку, семья Фиц-Джеральд аккуратно придержала... за плечи, хотя по-честному - так за горло, председателя комитета, благо, он приходится Джастине двоюродным дядей. Совет, разумеется, стоит на ушах: обнаружить, что в любимом кресле завелось гнездо шершней неприятно, очень неприятно. Они не были готовы к подобному подарочку, и теперь очень рады, что нашелся тот, кто сделает основную грязную работу. Комитет предпочтет пожинать плоды и приписывать себе чужие заслуги; пусть. Война Совета и корпораций никому не нужна, хотя в будущем и неизбежна, а сейчас в ее основание положен первый кирпич: Мировой Совет предпочитал испытывать иллюзии насчет соотношения возможностей частных корпораций и мирового правительства, а тут иллюзии оказались жестоко разбиты. Но сейчас они не будут торопиться, а потом... потом видно будет, что с этим делать.

Материалов уже достаточно, материалов просто избыток, отродья Радужного Клуба и впрямь взялись действовать широким фронтом, по каждой из контролируемых территорий, но только во Флоресте акция уже состоялась, в прочих местах к ним готовились, все должно было начаться через неделю. Вот почему господин Потрошитель так торопился. Впрочем, деятельность на территориях - это еще мелочи, а вот когда на комитет сошла лавина данных о том, что собирались сделать с ними самими... там случилась истерика, паника и временная нетрудоспособность у всех, включая Грозного Ричарда. Проверив по своим каналам, что служба безопасности флорестийского филиала "Сфорца С.В." не врет и не преувеличивает масштабы угрозы - теракты, операции со счетами, кампания в прессе, провокации, шантаж, и многое другое, все практически одновременно, и до изничтожения Мирового Совета как организации и как идеи - комитет откинул лапки и согласился на то, что корпорация будет работать на них и за них.

Уже к утру среды Джастина поняла, что сделала все, что могла и что от нее требовалось. Личфилд сдался, перестал раздавать ценные указания и бомбардировать рестийский филиал корпорации циркулярами, распоряжениями и меморандумами, которые и читать-то никто внимательно не собирался, разве что по диагонали перед подшивкой в папку. Двоюродный дядюшка, председатель комитета, и вовсе благословил все действия уже к полуночи, а племяннице посоветовал - в приватном, разумеется, разговоре - поменьше обращать внимания на рык Личфилда: Грозный - он и есть Грозный, такова его функция. "Главное - не зарывайтесь уж совсем", - попросил он на прощанье... и вылетел в Африку, где, по слухам, да Монтефельтро немножко напороли с мерами пресечения. Дабы самолично проследить и прочая.

- Нас просили не зарываться, - сообщила Джастина Максиму, тот приподнял брови, похлопал ресницами и пообещал немедленно заказать голубые контактные линзы, дабы в следующем разговоре с Грозным сделать большие и непременно голубые невинные глаза.

- У нас уже синие есть, натуральные, одна пара, - напомнила женщина. - Или не подойдут?

Руководитель операции изобразил на лице тщательно сдерживаемое рыдание. Джастина представила, что произойдет, если совместить Франческо в рабочем режиме и Личфилда, тоже в рабочем - хотя бы посредством видеосвязи, подавилась минералкой и долго кашляла.

До Фиц-Джеральд долетала лишь десятая часть информации - та, которую нужно было передавать комитету, но и от нее волосы медленно, но неизбежно вставали дыбом, так что к утру женщина сама себе напоминала не просто рыжего дикобраза, а рыжего дикобраза диаметром примерно в метр. Безобидный и даже в чем-то полезный Радужный Клуб, про который знали решительно все, сначала, за последние двадцать лет, ухитрился отрастить крыло... этак раз в двадцать побольше, чем ядро. Что упало на голову старым болтунам, где они нашли столько единомышленников, да еще и предпочитавших пистолет доброму слову, было совершенно непонятно - пока на одном из допросов не прозвучало слово "провинциал". Провинциал приказал. Заседавшие в кабинете Франческо разом подпрыгнули, открыли рты и долго таращились на де Сандовала и Сфорца, которые принялись обвинять друг друга в материализации чувственных идей и выяснять, чья больная фантазия тут поработала.