Андрей Лазарчук - Мой старший брат Иешуа

Антипатр, теперь уже царь и соправитель, уехал в Рим улаживать чрезвычайно нелепый казус, произошедший по вине Шломит, тогда еще незамужней любвевзыскующей вдовы, и одного эдомского царька, который не захотел менять веру. Все это тянулось не один год, привело к небольшой войне и в конце концов попало на суд кесарю Октавиану Августу. Антипатр провел защиту блестяще, доказал, что Ирод был оклеветан и что Августу предоставили ложные сведения как о причине войны, так и о жертвах и разрушениях (реально погибло двадцать человек; царь же Скилла – кажется, так его звали – в письме к Августу заявил о двадцати тысячах погибших; Август вначале разгневался на Ирода, а когда узнал правду – на Скиллу; более всего Августа гневила заведомая ложь – и он мог простить все что угодно, только не ее); внезапно он получил сразу несколько писем, в которых тайные друзья советовали ему скрыться или хотя бы как можно дольше тянуть с возвращением в Себастию. Разумеется, Антипатр немедленно начал собираться домой, поскольку негоже царю в смутные времена пребывать где-то не там. И тут пришло письмо от Ирода, где ему прямо предписывалось вернуться.

В порту Кесарии Антипатр был арестован и под сильной стражей препровожден в Иерушалайм. Там состоялся очень странный суд над ним – в присутствии сирийского наместника консула Вара.

Оронт объясняет странности суда и некоторых последующих событий тем, что Ирод прозрел, но только на один глаз. Он понял, что кто-то целенаправленно истребляет его род, но решил, что это делают римляне руками своих ставленников. Поэтому он вывел из-под удара Антипатра, заключив его как бы до казни в крепость Антонион, что в черте Иерушалайма (к дожидающемуся смерти узнику не станут подсылать убийцу с кинжалом или ядом, не так ли?), а римлянам предъявить малодостойного, но хитрого и осторожного Антипу, выправив завещание и назначив его единственным наследником. Что ж, если бы дело было бы действительно в римлянах, то план Ирода был бы великолепен; более того, он полностью бы удался.

Но увы, Ирод заблуждался. Опасность исходила не из Рима.

Стремительно умерла Мальфиса, вернувшая было себе расположение царя. Ни с того ни с сего у нее начались кровотечения, и буквально за семь дней вся кровь вытекла из нее. С похожей болезнью слегла Клеопатра, но выжила. Наверное, она вовремя, едва почувствовав недомогание, уехала в Себастию…

Почему Оронт понял, что следующими целями Антигоны будут жена и наложница Антипатра? Только потому, что заставил себя думать, как она. Целью Антигоны была не власть, не богатство и вообще не приобретение; целью ее была месть, гибель всех чад и домочадцев, и выжженные всходы. Сам Ирод должен был умереть у нее на руках, в последний час перед смертью узнав, кто истребил его род, разрушил царство и убил его самого…

Умрет ли следом она сама, Антигону совершенно не волновало.

Ах, да. Я забыла сказать. И младшая Мариамна, и наложница – обе ждали детей. Наложница раньше, Мариамна пятью месяцами позже.

Наложницу звали Эстер, но Оронт велел звать ее Деборой. Так Деборой она навсегда и осталась, и передала свое имя мне.

Думаю, что исчезновение Эстер-Деборы встревожило Антигону, но не остановило. Остановить ее могло только слоновое копье.

Я видела однажды, как старую львицу пробило копьем насквозь и пригвоздило к пню, и как она, изогнувшись, перегрызла древко и бросилась на загонщиков. Ею тоже двигала только месть.

Это происходило на том стадионе, где Ирод когда-то устраивал соревнования борцов и турниры поэтов. Потом стадион сожгли. Он горел, не переставая, четыре дня.

Сам Оронт не смел показаться во дворце, даже приняв чужую личину, но встретился с несколькими нужными людьми в Нижнем городе. Этот последний год своей жизни Ирод по большей части проводил в нелюбимом Иерушалайме, а не в милой сердцу Себастии; с одной стороны, Оронту это было на руку, в Иерушалайме было проще затеряться, а в здешнем дворце у него было больше надежных людей среди старых слуг и рабов; с другой – в Себастии он мог рассчитывать на помощь знатных самаритян, которые все еще были крайне расположены к царю; здесь такого мощного рычага у него не было.

Не знаю, правда ли он так думал или же просто оправдывал себя за недостаточное рвение, но, по его словам, спасти самого Ирода было уже нельзя. Может быть, если бы ранней весной убить Антигону и начать лечение царя, еще были бы шансы на успех; но уже летом царь был обречен. Антигона искусно провела отравление: одни ее яды медленно разрушали печень, другие – портили кровь, третьи – делали так, что простые болезни становились смертельными. Все это нарастало постепенно, могучий организм сопротивлялся долго, но когда сломался, то сломался весь. И теперь уже можно было поосторожничать, спрятать яды, долго не появляться, сказавшись больной – а Ирод уже сам искал ее общества и ее мудрых и глубоких бесед, ах, как она была умна, серьезна, тонка и обольстительна… Нет, спасти Ирода возможности не было, повторял Оронт, должно быть, убеждая себя. И можно было только не дать восторжествовать Антигоне. И не дать рухнуть царству.

Казалось бы, какая корысть огромной Парфии в маленькой Иудее? Самая прямая: чем спокойнее тут, тем меньше римских войск в Сирии. Парфии, терзаемой внутренними распрями, был жизненно необходим мир и покой вблизи ее границ…

Осенью царю стало настолько плохо, что он несколько раз терял сознание в обеденном зале и наконец перестал выходить к людям. В конце иперберетая – начале диоса Ирод слег окончательно.

Жить ему осталось три месяца. Эти три месяца были самыми страшными и в его жизни, и в жизни его царства.

А потом, когда он умер, стало еще страшнее.

Мама очень не любила вспоминать те дни, да и отец отделывался короткими историями – обычно о каких-то смешных и нелепых поступках знакомых людей. И действительно, многие вели себя нелепо. Так уж устроены люди, и с этим ничего не поделаешь. Звери, когда пожар, бегут прочь. Люди бросаются спасать что-нибудь из огня – и в суматохе спасенными оказываются старый бурав да сточенная виноградарская серпетка…

И другое: ведь никто ничего по-настоящему не знал, все пересказывали друг другу слухи и сплетни. Мне понадобился не один год, чтобы день за днем восстановить, что же на самом деле творилось там, в сумрачных залах дворца и его внутренних двориках. Тогда же, повторяю, никто ничего не знал. Кто-то тяжело возился где-то за стенами, что-то наутро изменялось, чьи-то трупы волокли крючьями по дорожной пыли, а те, кого это не коснулось, старательно смотрели в другую сторону. Как будто невидимая мгла упала на землю, и во мгле властвовал демон Такритейя, подкрадывался, выбрасывал длинную когтистую руку, хватал за горло и мгновенно срывал человека с тропы, и все говорили: как? мы видели, человек был там; наверное, он зашел за угол; нет, он уехал к родственникам, я знаю, он давно собирался, но он вернется, он должен мне пять динариев, прежде он всегда возвращался… Так говорили, чтобы заклясть мглу и того, кто прячется во мгле.