Андрей Лазарчук - Мой старший брат Иешуа

Во времена после смерти Ирода, при царе-избавителе Шимоне, Дамасские земли приняли немало беженцев. Хотя, как я уже упоминала, это были годы, в которые медленно и неотвратимо менялась погода, и не в сторону улучшения – как раз там, в устье Иордана, условия жизни даже немного улучшались. Во всяком случае, ожили многие источники, и ручьи, прежде бежавшие лишь в отдельные зимние дни, журчали в камнях и летом. Связано это, может быть, еще и с тем, что к тому времени леса на плоскогорьях, сведенные при Александре Яннае и пережженные в уголь для горнов, вновь восстановились, пусть и частично, пусть и другие. Теперь это были рощи низкорослых чернолистых дубков, а также дикого граната; на тенистых склонах все затягивала непроходимая заросль какой-то особенной сосны, похожей скорее на кустарник, и терновника. Новопоселенцы расчищали эти склоны, выгрызая для себя крошечные пашни и огороды; я очень удивилась, когда узнала, что с террасы пять на пятьдесят шагов может кормиться целая семья. Но это требовало, конечно, колоссального труда…

Шимона в Дамасских землях почитали не менее, чем в прежнем его царстве, а может, и даже более, учитывая особую набожность асаев и тех, кто к ним прислонялся душой. Иначе, как Шимон-Помазанник, его не называли, и несколько раз я слышала: Помазанник Божий. И меня под большим секретом спрашивали: а не есть ли Иешуа воскресший Шимон? И нет ли у него отметок на теле, как то: незагорающего пятна на левом плече; и другого пятна, темного и поросшего волосами, на правом бедре повыше сустава, размером со сливу? И не сросшиеся ли пальцы у него на ногах, второй и третий?…

Не знаю, удалось ли мне скрыть ошеломление. Надеюсь, что удалось.

Мы въезжали в Дамаск ранним утром, а покидали его через трое суток поздним вечером, дабы ехать по ночной прохладе. Огромная луна висела среди неба, друг путников. Мы – это я, Нубо, Оронт, Неустрашимый и пять его панкратиоников, и еще один апостол, рав Ездра по прозвищу Свиток; Неустрашимый считался самым главным из нас. Он должен был заручиться поддержкой «праведных» Дамаска, которые до сих пор вели себя так, как будто ничего не происходит.

Последующие события показали, что мы ничего не понимали в ситуации. Вернее, ситуация напоминала ярмарочный горшок с подарками, куда можно сунуть руку и вытащить или пирожок, или скорпиона, или что-то еще. И никогда не знаешь, что вынешь, сколь бы ты ни был умен и сведущ…

Крепость в дельте Иордана, над старой содомской дорогой, носила много имен: Дамаска, Кумран, Зегеда, как-то еще – и была построена в незапамятные времена, взята и разрушена бен-Нуном, после чего то восстанавливалась, то забрасывалась, поскольку, с одной стороны, совершенно не нужна была в этом месте, а с другой – расположение ее было чрезвычайно удачным… если бы требовалось оборонять земли вокруг Асфальтового озера от вторжения с севера. В конце концов Зегеда и окружающие поселения сделались чем-то вроде передового поста, который не предполагалось всерьез защищать, перед цепочкой действительно мощных крепостей, прикрывающих все земли царства от вторжения с востока и юго-востока.

Гора, на которой воздвигнута была эта крепость, имела вид трехуступчатой пирамиды; даже сама по себе, без стен и валов, гора эта казалась почти неприступной. Чтобы подняться на первый уступ, где располагалась часть построек, требовалось пройти по цепочке лестниц, часть из которых могла быть в любой момент сброшена. Подняться с первого на второй уступ, где было основное жилье многочисленного населения крепости, можно было только по узким тоннелям, в потолках которых зияли отверстия и колодцы, через которые сверху можно было метать стрелы, лить кипяток или даже горящее масло. Так же или еще более трудно было подобраться к крепости со стороны плоскогорья…

У подножия горы вдоль дороги также притулилось множество домиков, а также раскинулся рынок, во время нашего приезда почти пустой. Говорили, что главным товаром на этом рынке бывают дрова и невольники, но и для того, и для другого сейчас не сезон.

Между прочим, я там купила для Нубо прекрасной выделки железный клинок, который совсем не ржавел, а лишь темнел от времени.

Люди относились к нам с неприятной опаской. У них уже был в прошлом свой Помазанник, и они либо не хотели второго, либо опасались, что этот второй будет неправильным.

Ибо было пророчество, что за Помазанником, павшим от меча, придет другой, который сам будет как разящий меч; и никто не избегнет гнева его, и брат пойдет на брата, а сын на отца; и падут крепости и царства, и неправедных будет горька участь, а праведным лучше бы и вовсе не родиться. Волки будут выть в городах, а реки потекут кровью…

Мы отправились в обратный путь в Иерушалайм, когда крепость уже была объята тьмой, и лишь белые утесы на другой стороне долины дарили нам свет – они, да еще огненная полоса низких облаков у края неба; возможно, со стороны Сирийской пустыни надвигалась буря. Но в любом случае следовало спешить: Оронт узнал что-то важное, и это важное следовало доставить Иешуа незамедлительно.

Каюсь: то, что происходило в те дни вокруг меня, казалось мне малозначимым и почти ненастоящим. Исчезновение Иоханана занимало все мое существо; я, не отдавая себе в том отчета, пыталась повторить его путь, хотя и знала умом, что такое невозможно. Но ведь есть свидетели и участники, рабы и солдаты, писцы и стражники – и среди них есть те, кто за полсотни драхм шепнет, намекнет, даст понять…

Почему-то я знала, что Иоханан жив. Впрочем, я, кажется, уже говорила об этом. Да, я знала, я была уверена, что он жив, но точно так же твердо я знала, что жив он до срока или до знака. И тот, кто его держит над смертью, в любой момент разожмет руку.

Так вот, из-за охватившего меня недуга, который эллины зовут мономанией, я почти ничего не замечала вокруг, а из замеченного не понимала всего, что прямо не касалось бы судьбы Иоханана. Я хватала события и людей, подносила их поближе к своим близоруким глазам, понимала, что искомого нет, отбрасывала – и тут же забывала все увиденное, и тянулась за следующей горстью…

Поэтому теперь мне приходится не только вспоминать былое, но – вспоминать нарочито забытое, отринутое за ненадобностью. Увы, это получается не всегда, а главное, события эти часто не сцеплены между собою, а иногда друг другу противоречат.

Но, может быть, в этом их особая ценность? Они лежали забытыми, не использовались, а значит, сохранились в первозданности? Мало кто знает, до какой степени искажаются наши воспоминания, когда мы к ним обращаемся часто – а уж когда начинаем ими делиться с другими…

Поэтому я и сдерживалась до последнего.

Сегодня я упала. Наверное, талые воды подточили камень на дорожке, и он покачнулся под моей ногой. Я шла от хлева, где ночуют козы. В отличие от многих эллинов, я не могу жить в одном доме с козами и собаками. Моя собака живет под домом, а козы в хлеву, позади дома. Я знаю, что так холоднее, а блох все равно столько же.