Роман Злотников - Царь Федор. Еще один шанс…:

— Да, дядька Козьма?

— Матушка тебе уже сказала, что к тебе гонец из самой Москвы приехал?

— Ко мне? — удивился Тимофей.

— К тебе, к тебе,— торопливо пояснил боевой холоп.— Смотреть тебя будет. На Москве новое учение учинить захотели, для недорослей дворянских. Подьячий баял, что вместе с самим царевичем обучать их будут. И сейчас таких, как ты, недорослей, кои царевичу по возрасту в соученики годны, по всем волостям посланные Дьяки и подьячие смотрят. Кого годным признают — на полный кошт возьмут. Так что ты давай там, постарайся…

На полный кошт? Это было бы здорово. У Тимофея тут же засосало под ложечкой. Небось на царевом коште так голодать не придется…

Подьячий оказался довольно дородным мужчиной. Он сидел в горнице, на почетном месте, в красном углу, под иконами, и лопал толоконную похлебку, запивая ее домашним квасом. Тимоха невольно сглотнул. Ну верно, матушка последнее толокно на гостя извела, ох, теперь-то им поголодовать и придется. Ну ничего, лето начинается, Шумилова корова опять молоко давать начала, скоро грибы-ягоды пойдут, перебедуем – не впервой. Да и крапива опять же поспела…

— Как звать? — хмуря брови, осведомился дьяк.

— Тимох… Тимофей,— поправился дворянский сын.

— Грамоту разумеешь?

—Разумею,— кивнул Тимоха, хотя это утверждение было некоторым преувеличением.

Нет, буквицы он знал и даже складывать их в слова умел, но плохо… Ну кому его было здесь учить? Только матушке. А она сама в сем не шибко тверда была, только по Псалтырю кое-как читала. Хотя и это было редкостью. У них в округе более никто из вдов или женок дворян да детей боярских грамоту не разумел. Да и сами они тоже в сем не слишком веды были. А с другой стороны, спрашивается, зачем служилому сословию эта грамота-то? От стрелы не защитит, от клинка не оборонит, да и от ядра не спрячет. Делом надобно заниматься, делом! Матушка же сим нелегким ремеслом овладела, поелику евойный покойный батюшка, по первости не пожелав отдать ее за Тимохиного отца, отослал ее в монастырь, где она провела с полгода. Там-то ее монахини в грамоте и поднатаскали…

Подьячий зачерпнул ложкой гущину толокна и отправил в рот. Тимофей снова сглотнул. Вот ведь жрет… и как не подавится? Подьячий же, не обращая внимания на голодный взгляд пацана, быстро прикончил миску, облизал ложку и, запустив руку в лежащую на лавке рядом с ним переметную суму, вытащил оттуда книжицу.

— А ну-тко, вот, прочти,— велел он.

Тимофей с некоторым страхом взял книжицу, раскрыл ее и уставился на четкие красивые буквицы. Не то что в матушкином Псалтыре…

— Где читать-то?

— А где откроешь, там и читай.

Тимофей обреченно вздохнул и, хмуря лоб, начал:

— И… ды… а… ага — да! Ры… а… сы… рас… ты… о… ча…— Спустя десять минут он, вспотев, выдал фразу: — И да расточатся врази Его!

Подьячий махнул рукой:

— Ладно, кончай. Понятно все. А цифирь исчислять умеешь?

— Умею,— кивнул Тимофей уже более уверенно.

— Сколько будет семь прибавить девять? Тимофей снова наморщил лоб и, поднеся к носу пальцы, принялся решать сложную задачу.

— Шашнадцать,— наконец выдал он ответ. Подьячий одобрительно кивнул и окинул его цепким

взглядом.

— А скажи-ка мне, отрок, не болел ли ты лихоманкою али какой иной болезнью?

Тимофей мотнул головой. Со здоровьем у него всегда все было в порядке. Даже когда позапрошлой зимой под лед провалился, так даже юшка из носа не пошла. Может, потому, что завсегда с дядькой Козьмой после парной в прорубь окунался? А дядька Козьма париться любил. Говорил, что от пара — самое здоровье и есть. И зимой баню топил через два дня на третий. Может, еще и потому, что зимой у него частенько ломаные кости да старые раны ныли, а баня ту боль снимала. Да и летом улучал время попариться.

— А руки-ноги не ломал?

— Нет,— снова мотнул головой Тимоха.

— А ну-тко, разденься.

— Зачем это? — удивился Тимофей.

— А затем, что я так велю,— прикрикнул на него подьячий, но все же пояснил: — Осмотреть я тебя должон. Где какие шрамы, как где кости выпирают, понятно?

Тимоха несколько мгновений пялился на дьяка, потом нехотя потянул рубаху.

Подьячий осматривал Тимофея внимательно — мял пальцами живот, давил на глаза, заставил разинуть рот высунуть язык. Видно, разумел в лекарском деле. А пото хлопнул его по голой спине и приказал:

— Все, одевайся! Экий ты, братец, мосластый. Одни кости торчат. Ну да ничего. Коль кости есть — мясо нарастет…

Подьячий уехал сразу после того, как закончил осматривать Тимофея, а где-то через два месяца, как раз на Илью-пророка, до них добрался сосед и рассказал, что был-де в Разрядной избе, где для них передали грамотку, из которой следовало, что аккурат к «Первому дню во Году», то есть к первому сентября, доставить «отрока Тимофея, сына Дмитрия, из дворян рязанских» в Москву. Еще в той грамотке был перечень того, что надобно отроку Тимофею иметь с собой. Мать, прочитав сие, долго маялась, потом шушукалась о чем-то с дядькой Козьмой, а когда до указанного времени осталась всего неделя, дядька велел ему собираться.

До Рязани они добрались верхами. Боевого коня в телегу не запряжешь, да и та телега, что у них на подворье была, вся старая и того гляди развалится, а отвлекать Шумила в самый разгар уборки и без того скудного урожая означало обречь себя по весне на настоящий голод. Так что поехали верхами. Но Тимофей этому только радовался, поскольку в Рязань он ехал на настоящем батином боевом коне —• Серко. Тот был уже стар, но еще резв и шел ходко.

Рязань Тимоху поразила. Это ж сколько людей в одном месте собралось! Как же это они друг с другом не сталкиваются? Он ехал, разинув рот и крутя головой по сторонам, и, если бы Козьма еще перед городскими воротами не перехватил повод из Тимохиных рук, он непременно потерялся бы.

Устроившись на постоялом дворе, Козьма велел Тимо-хе ждать его, а сам, достав из переметной сумы батюшкину трофейную пистолю, куда-то ушел. Вернулся он через час, смурной и чем-то недовольный. И уже без пистоли.

— Пошли,— кивнул он Тимофею.

— Куда?

— Снаряжать тебя будем, как в той грамотке указано. Тимофей удивленно воззрился на дядьку Козьму:

— А денег-то откуда возьмем?

— Есть деньги, есть,— отмахнулся Козьма, и тут до Тимофея дошло, куда пропала батина пистоля.

Он несколько мгновений неверяще смотрел на дядьку, тот же сам его все время учил, что для служилого сословия воинская справа — первое дело. Сам, мол, недоешь, а оружие обиходь! А затем со слезами в голосе произнес:

— Дядька Козьма, как же это? То же тятина сбруя воинская…

Но тот лишь сердито нахмурился и повторил:

— Пошли!

И лишь потом, когда они уже справили Тимофею новый кафтан, и пару нарядных рубах, и настоящие сапоги из отличной юфти, и охабень, и даже нарядный кушак, виновато пряча глаза, пояснил: