Олег Чигиринский - Госпожа Удача

Рыба гниет с головы. Чтобы твои солдаты могли стоять как панфиловцы, нужно быть Панфиловым — вот и вся военная тайна.

Советские политработники не смогли разыграть даже патриотическую карту, казалось бы, неубиенную: ведь мы — агрессоры, и мы действительно высадились на их земле. Но за десятилетия оголтелой пропаганды слово “Родина” стерлось, обмельчало, сравнялось со всеми остальными словами, которые принято писать на заборах.

Нужно признать, что и в нашей дивизии, и вообще в “форсиз” корпоративный дух превалировал над патриотическим. Мы были корниловцы (марковцы, алексеевцы, дроздовцы), потом — армейцы, и только потом — крымцы. Так повелось еще с Гражданской, эта система имела свои достоинства (мятеж 30 апреля стал возможным только благодаря корпоративному духу) и свои недостатки (крымская армия всегда чувствовала себя отдельной, особенной частью общества, что привело к расколу).

И — здесь мы находились в равном положении — невозможно было разыграть национальную карту: как и форсиз, советские войска были многонациональными.

Вывод: ни идеологические призывы, ни личный пример командиров, ни корпоративное, ни национальное единство — ничто из вышеперечисленного не работало в советских войсках. Поэтому в безумные игры они играть не могли. Обладая более единым духом, мы все время навязывали им свое понимание действительности.

Это сродни оруэлловскому двоемыслию: сражение сводится к тому, что одна армия внушает другой армии неизбежность ее поражения. Звучит так же безумно, как выглядит: отряды шотландских повстанцев громят более многочисленную и лучше вооруженную английскую армию, крестьянская девочка снимает осаду с Орлеана, вчерашний артиллерийский капитан берет Тулон, рота парашютистов парализует и обезвреживает полуторатысячный гарнизон крепости…

Боюсь, что эта область военного дела не поддается формализации. Чтобы индуцировать безумие, нужно быть безумцем, а этому не научишь.

(Не так давно я думал: почему Лоуренс остается единственным агентом влияния, которому удалось добиться от арабов толка? Ответ, кажется мне, таков: он испытывал к арабам неподдельный, живой интерес, искренне любил этот народ. Никакой профессионализм не заменит живого чувства, а научить ему нельзя. Кстати, по этой же причине мало кому удается на практике освоить методику Дейла Карнеги, который в основу умения “завоевывать друзей и оказывать влияние на людей” ставит искренний, человеческий интерес. Это все не те случаи, когда можно притвориться настоящим).

Если рассматривать мою роль в кампании с этой точки зрения, то моя заслуга не в том, что я хорошо командовал группой “Дрейк” (стараниями Адамса, Посьета и Казакова штаб работал как швейцарские часы) и не в том, что я оказался лучшим стратегом (на тот момент в штабе мало кто был менее компетентен, чем я). Я генерировал безумную веру в возможность победы и заражал ею людей, которые действительно сделали эту победу возможной. Вот, собственно, и все.”

Арт Верещагин

“The Trigger: a Battle for Island of Crimea”

Темнело быстро, как всегда в Причерноморье. На западе осело пыльное курево и четко прорезались черные на красном тополя. Дивизия ушла на север, Гусаров доложил, что последний батальон оставил Черноморское сорок минут назад. Было еще какое-то время — прежде чем красные сообразят, что белые опять отошли и поймут, куда они отошли. Конвой должен был пройти засветло в виду берега — якобы, белые уплыли, бросив пятую бригаду… Удастся эта китайская хитрость или нет — красные все равно узнают правду, дойдя до Котовского: проход дивизии видели, кажется, все. Видимо, зрелище заменило несостоявшийся парад Победы.

— Взрывать мосты, сэр? — спросил унтер-качинец.

— Не надо. Смысла уже нет. Сэкономим пластик.

— Этого добра… — проворчал унтер, отправляясь разбирать взрывные устройства.

“Этого добра” действительно хватало: в качества запасной цели намечалась авиабаза в Мартыновской, но уже с самого начала было видно, что корниловцы не успевают. Поэтому разнообразной взрывчатки осталось море.

Арт надел шлем.

— Ян, связь со штабом первой бригады.

— “Дрейк-один” слушает, — у Ровенского был недовольный голос.

— Воздушная разведка.

— Да, “Оса” вернулась… Они подтянули еще один мотострелковый полк, он стоит в Семихатках. Черт вас возьми, господин полковник, но мы будем бедные, если они не атакуют.

— Атакуют. Куда они денутся. Они же считают, что приперли нас к стенке…

— А если так оно и есть?

— Если бы мы собирались драться — так оно и было бы. Но мы же не собираемся. Должны быть еще два других полка. Вышлите “Осу” еще раз.

— Скоро будет темно, как у негра…

— Они будут ехать с зажженными фарами…

Ровенский напоследок выдал разнос за разговоры открытым текстом в эфире и прервал связь.

Да, пора с этим завязывать, подумал Арт. Хоть и по-английски, а все-таки их могут услышать… Во всяком случае, узнать топонимы. От усталости он понемножку начал тупеть.

— Уходим, сэр? — спросил подпоручик Снегирев.

— Да, — Артем забрался в люк “Владыки” и дал знак водителю. Качинцы разобрались по “скарабеям” и группа рванула вдогонку за дивизией на самой большой скорости, которую мог выжать “Владыка” на этой дороге.

В 22-00, не встретив сопротивления нигде, но продвигаясь тем не менее с величайшей осторожностью, 150-я и 84-я дивизии добрались до Котовского. Белогвардейцев не было и там. Больше того, их не было нигде, если верить своим глазам: полтора часа назад, еще по солнышку, на юго-восток прочапали в виду берега их корабли…

Дударев и Шарламян вышли на связь с командирами полков, сосредоточенных у Березовки, и услышали, что беляков нет и там, они отступили: только что, атакуя широким фронтом от Викторовки до Заводовки, советские танковые и мотострелковые полки выбросили беляков с их позиций и сейчас преследуют их по шоссе Р-87. Преследование задерживается из-за проивотанковых мин, которые белогвардейская сволочь наставила еще днем. На вопрос — не могли беляки переправиться через болото или Тилигульский Лиман — был ответ: на этот случай мотострелковый полк из Скадовска, сейчас следует от Викторовки до Златоустова, прочесывая все. Конечно, беляки могут рассредоточить свои силы по полсотне сел, но это станет для них началом конца: обнаружат и перебьют поодиночке.

Дударев не то чтобы забеспокоился — он был просто не в себе. Корниловская дивизия прошла у них между пальцев и скрылась в неизвестном направлении, об этом нужно было куда-то докладывать, но доложить означало подписать себе смертный приговор. Это же понимал и Шарламян. Перед лицом общей опасности противники объединились. До утра Корниловскую дивизию следовало отыскать и поднести Генштабу на блюдечке с голубой каемочкой.