Олег Чигиринский - Госпожа Удача

— Тэм, советские граждане — самые бесправные люди на свете.

Она вздохнула и откинулась на спинку кресла.

— Дай мне слово, — быстро заговорил он. — Пообещай мне, что останешься здесь и никуда не пойдешь.

— А ты?

— Это неважно. Тамара, я прошу тебя, дай слово! Пойми, я смогу… Я все смогу, если буду знать, что ты в порядке. Мне нужна эта уверенность, я без нее погибну.

Наверное, каждой женщине хочется слышать такую лихорадочную речь и видеть такой блеск в глазах. Но, оказывается, спокойно на это смотреть нельзя, и хочется остановить это любой ценой. Это все равно что видеть, как мужчина плачет.

— Хорошо, я согласна, слышишь? Я обещаю, я никуда не уйду.

— Ну вот и славно! — он вскочил, вышел в прихожую, обулся. — Сейчас я тебя с Князем познакомлю.

— Каким князем?

— С тем самым. Князь Берлиани. Капитан морпехов. Мой замком по морде.

— Что?

— Это советская шутка. ЗамКом По МорДе — «Заместитель Командующего по Морским делам». Мы вместе ходили на Аннапурну, Кинли, Эверест и К-2.

— А при чем тут морские дела?

— Ну, так он же морпех!

— А-а…

— Я скоро, — пообещал он и закрыл дверь.

Она подошла к окну. Через полминуты из-за угла выкатил его джип-"хайлендер". Больше машин на пустынной улочке не было. Коричневый джип, похожий на жука, исчез в конце улицы.

С ужасающей ясностью Тамара поняла: он не вернется. Разговоры про «Князя» — для отвода глаз. Он задумал что-то ужасное, он решился давно. Он умрет, а она остается в пустой квартире. В безопасности, как он думает. Можно будет еще уехать к матери в Севастополь… Впрочем, и там ее найдут. А Арт к тому моменту будет уже мертв…

Когда волна паники схлынула, она обнаружила в своей руке карандаш, а перед собой — листик бумаги. Да, поняла она, все правильно. Долг есть долг. Если он все же вернется — он будет знать, где искать ее. А она… Что бы там ни было, она должна быть в полку. Чтобы ни сделали с ее подругами и подчиненными — она должна быть рядом. Она — офицер, и она не побежит.

«Прости, Арт! Я должна вернуться. Долг есть долг. Я надеюсь, мы все же встретимся. Очень жаль, что обошлось без фрака и венчания, но это ничего не меняет. Твоя жена Тамара.»

Утро было ветреным. Вдоль по Слащева стелился белый вихрь: облетала черешня. Надувной Рональд Макдональд рвался с привязей под треск флагов. Недавно открытая американская закусочная блестела, как операционное отделение Бахчисарайской земской больницы.

Он нашел там почти весь свой «клуб самоубийц».

— Ну, наконец-то! — сказал Князь. — Макдональдс окупил себя на год вперед — столько мы тут сожрали, пока ждали тебя… Не мог назначить в приличном месте…

— А мне что-нибудь оставили? У меня есть совершенно нечего, а все закрыто.

— Травись, — Князь толкнул к нему по столу пакет. Арт, не глядя, подхватил его и махнул рукой:

— Пошли.

Советских солдат не было видно — в этой окраинной забегаловке спиртного не подавали. На том и строился расчет.

Они расселись по машинам — четверо — к Верещагину, трое — к Князю. Один должен был подъехать прямо на квартиру.

Советская колонна БМД попалась им на площади Победы — колонна стояла, впереди была пробка. Кажется, задержка в пути не расстраивала никого, кроме раскаленного докрасна городового. Ругаясь и время от времени свистя, он пытался рассредоточить затор. Советские десантники — ошарашенно-веселые мальчишки — курили и общались, сидя на броне машин. С одной из БМД несся звон гитары и песня про новый поворот. Песню пели большим хором, состоящим из десантников и крымцев…Артем посигналил Князю, чтобы тот сдал назад, завертел руль и под всеобщее неодобрение объехал пробку по тротуару.

— Вот! Новый поворот! И мотор ревет! — орали вокруг машины, — Что он нам несет?! Пропасть или взлет?! Омут или брод?! Ты не разберешшь! Пока не повернешшь! За па-а-ва-а-рот!

Артем вырулил за поворот, отгородившись стеклом от идиотского советского шлягера. Так всегда в этой стране — в шлягеры попадает самая кретинская из песен, пусть даже вполне нормального бэнда.

Греческий квартал словно вымер — все побежали в центр, на Севастопольскую Улицу, смотреть на проход советских войск.

— Здесь что, Соловей-Разбойник поселился? — спросил Хикс. — Свист стоит на весь квартал.

— Fuck! — Верещагин бегом пересек двор и взлетел на галерейку.

— Чайник забыл выключить, — констатировал Князь. — Это называется «не привлекая к себе внимания».

— Хрен мы что к себе привлечем, весь город сбежался смотреть на советских десантников, — заметил Томилин.

Вопли чайника стихли.

Берлиани зашел в квартиру.

Верещагин у окна рвал на части листик. Аккуратно складывал пополам, рвал по линии сгиба, снова складывал и снова рвал… Лица его было не видно — он стоял спиной к двери.

— Что-то случилось, кэп? — спросил Даничев.

— Случилось, — Верещагин сунул обрывки в карман. — Ничего. Злее буду.

— Царица?

— Заткнись, Гия. Давайте садиться, господа. Шэм, запри дверь. Извините за недостаток посадочных мест, на такой кворум квартира рассчитана не была. Берите подушки с дивана и рассаживайтесь на полу, кто хочет.

— Может, сначала дождемся гостя?

Верещагин посмотрел на часы, взял с полки кистевой эспандер.

— Арт, я смотрю, у тебя яйца есть…— начал Козырев. — Что вы ржете, сигим-са-фак?

— Это истерика. — Верещагин сам с трудом удерживал смех под контролем. — Есть, Володя, есть.

— В холодильнике! — на хохочущее офицерство это подействовало совсем деморализующе. — Три яйца, черт вас возьми, похабники! Капитан, можно их сварить и съесть?

— Ты же из «Макдональдса», — удивился Верещагин.

— Он «бургеров» не ест, фигуру бережет, — пояснил отсмеявшийся Томилин. — Боится лошадке Басманова хребет сломать…

— Ей сломаешь, — весело отозвался Козырев. — Ненавижу Вронского, между прочим, с гимназии. Ляд с ней, с Анной, но зачем коня угробил? Хочешь быть жокеем — не разъедайся… Как вы думаете, кэп, скачки в суботу состоятся?

— Думаю нет, — сказал Арт. — Ни при каком раскладе. Бери яйца, Володя.

— Хотел бы я, кэп, как вы — жрать всякую дрянь и не набирать веса, — с некоторой завистью сказал Козырев, глядя, как Артем достает из пакета двойной чизбургер.

— Альпинизм сохранению фигуры способствует. Когда я вернулся с К-2, я мог снять джинсы, не расстегивая…

— Шамиль еще страшнее выглядел, — сказал Даничев. — Они у него держались, по-моему, на одном энтузиазме.

— Я бы сказал вам, господин прапорщик, на чем они держались. Но это будет нарушение субординации.

— Сказал бы еще тогда, — подколол Верещагин. — Вряд ли можно было упрекнуть тебя в том, что ты не умеешь держать язык за зубами.

— That's true, — согласился Шэм. — Надо было. Теперь поздно уже.