Василий Васильевский - Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII веков.

Так поступил Ape Фроди, автор первого по времени исторического сочинения ('Jslendingabók), написанного на древне-северном языке. Его небольшая, но тем более драгоценная книжка содержит в себе хорошо расположенный, но очень краткий и сухой хронологический обзор важнейших эпох Исландской истории. Она составлена на основании собственных воспоминаний Ape Фроди и на основании сведений, собранных им от самых различных по своему положению и званию лиц, которых он считал правдивыми и специально знающими факты в той или другой области. Ape постоянно приводит имена своих поручителей и даже имена тех, от кого его поручители слышали о том или другом событии или лице, и это делает он всегда по поводу какого-либо отдельного пункта или факта. Сочинение современника Ape, Сэмунда Фроди, написанное на латинском языке и содержавшее уже не Исландскую собственно историю, а хронику Норвежских королей, было таким же сухим и скудным хронологическим перечнем; как и книжка Ape. [53]Одинакового с последним метода держались те сочинители, которые во второй половине XII века писали историю своего собственного или близкого им времени: Ейрик Оддсон, автор потерянного сочинения (Hryggiarstykki, Хребтовая часть), монахи Одд и Гуннлауг, сочинившие оба по латинской легендеокороле Олафе Триггвасоне. Здесь те же самые ссылки на отдельных свидетелей для отдельных фактов, как это видно из сохранившейся [54]легенды монаха Одда, как это [250]засвидетельствовано относительно его и относительно Гуннлауга одним позднейшим сборником (Flateyjarbók), перечисляющим имена приведенных ими поручителей. Притом сочинение Гуннлауга, судя по следам, которые от него остались в позднейших / 418/сборниках, подобно сочинению Одда, имело более легендарный церковный характер, чем чисто исторический, имело в виду более духовное назидание читателя, чем сообщение точных исторических сведений. Саги об Олафе Святом, явившиеся также в XII веке, имели характер совершенно сходный с произведениями двух монахов, сейчас названных.

Первые исторические сочинения, которые может выставить северная литература, суть, очевидно, продукты чисто личного, совершенно индивидуального авторства. Историческая литература севера не имела своим исходным пунктом записывание саг, обращающихся в устном предании, и нет никаких признаков, чтоб история Норвежских королей получила полную закругленную форму первоначально в устном пересказывании и в этой форме была записана. Что касается огромной массы тех сочинений, которые обязаны своим происхождением XIII и XIV векам, то и о них нужно сказать то же самое. Те из них, которые излагают современную историю, ссылаются на непосредственное знание их сочинителей, или на документы, находившиеся в их руках, а также на свидетельства различных названных и не названных поручителей, и ничто не дает права предполагать, что сагосоставитель обязан был этим последним чем-нибудь большим, кроме отдельных сообщений об отдельных фактах, которые он потом соединил в одно целое с тем, что заимствовал из других источников, придав всему угодную ему форму.

Предположение, что ранее Исландцев Ape Фроди, Сэмунда и Одда существовали собственно норвежские писатели, ближе сочувствующие местной народной литературе и положившие начало записыванию готовых сложившихся и цельных саг, — ни на чем не основано. Первый несомненного норвежского происхождения исторический писатель есть монах Теодорик, который между 1176 и 1188 [55]годами написал на латинском языке свое [251]сочинение «de antiquitate regum Norwagiensium». Ho он прямо говорит, что до него никто не принимался еще за норвежскую историю, то есть, очевидно, никто из норвежских уроженцев, ибо на Исландцев сам же Теодорик несколько раз ссылается (См. Maurer, Ueber die Ausdrücke, стр. 690, примеч. 52). Никак не видно также, чтобы в его время в Норвегии существовали такие хранители народного предания, в устах которых вся прошедшая история имела бы вид полных, законченных и определенных рассказов; ибо что заставило бы в таком случае Теодорика обращаться к Исландцам, что /419/помешало бы ему призвать к себе в келлию таких сказателей — вместо того, чтобы воздавать честь чужестранцам, пренебрегая земляками?

Существовал, конечно, у Норвежцев, и преимущественно Исландцев, обычай рассказывать «саги» о древних и новых, даже о живых героях — особенно при торжественных случаях и при народных собраниях. Но нет причины думать, чтоб это были сейчас же окаменелые по форме и содержанию или художественные рассказы. Один из спутников Гаральда Норвежского, Исландец Гальдор Сноррееон, рассказывал сагу об его путешествиях и походах в доме своего знакомого; другой Исландец Торстейн Фроди потом повествовалотом же пред самим королем Гаральдом (Scripta histor. Island. VI p. 331). Когда король спросил Торстейна, откуда он так хорошо все это знает, то раскатчик отвечал, что он несколько раз год за годом в народных собраниях слушал рассказы об этом именно вышеупомянутого Гальдора Снорресона. Нужно ли представлять, что повествование Торстейна сколько-нибудь похоже было на сагу, которую мы теперь имеем? Об этом и думать нельзя, помимо других оснований, уже потому, что Торстейн об одних странствованиях Гаральда рассказывал целые тринадцать вечеров, а то, что мы теперь об этом имеем, удобно может быть рассказано в один вечер.

Наконец, ни взаимное сходство между сагами и различными их редакциями, ни безымянность многих саг ничего не доказывают относительно зависимости их от устного предания. [252]

Сходство просто объясняется литературным заимствованием, которое так было развито во всех средневековых литературах и которое, как это теперь уже во многих случаях хорошо обнаружено новейшими исследованиями, было в обычаях и северных сагослагателей. Безымянность же многих саг также не представляет чего-нибудь необычайного или неудобообъяснимого. Притом она далеко не есть общее явление; одни саги не имеют названных по имени авторов, а другие, напротив, принадлежат известным лицам.

Совершенно несомненные признаки убеждают нас в том, что, когда исландско-норвежское дееписание обратилось от современности или прошлого, настолько близкого, что оно еще не изгладилось из памяти отдельных лиц, к более отдаленным временам, и особенно к временам глубокой древности, то здесь именно и обнаружилась слабость, скудость и бесформенность /420/народного предания. В первой половине XIII века знатный Исландец Снорре Стурлесон (ум. 1241 г.), близкий ко двору королей Норвегии и хорошо знакомый со страною, взял на себя труд представить связную историю норвежских королей в целом ряде саг, начав от самой глубокой древности. Он скоро убедился в недостаточности средств, которые находились у него под рукою. Он очень часто ссылается на устное предание, уже не называя определенных лиц. Но видно сейчас же, какого труда ему стоило собрать разные элементы этого предания. Большею частью это местные предания, привязанные к различным местным памятникам: могилам, погребальным холмам и насыпям, грудам камней, к названиям разных местностей, а также фамильные предания знатных родов, начиная с его собственного. Ссылки на «знающих людей», на предание вообще — довольно часты в Heimskringla. Ho часть их может относиться к письменному преданию, а другая остающаяся часть, несомненно, принадлежащая народной традиции, носила общий характер предания, отличалась смутностью, противоречиями, неопределенностью и недостоверностью. Это понимал сам Снорре. В истории Гаральда (с. 36; ср. с. 14) он уверяет нас, что многое из того, что он узнал об этом короле, он оставляет без всякого упоминания, потому [253]что он не хочет писать неосновательных «не засвидетельствованных» историй. Он нередко ставит рядом различные мнения и предания, оставляя своему читателю избирать более достоверные. Это не показывает, чтобы Снорре был простым редактором полных и дельных, вполне готовых устных саг.