Олег Верещагин - Тамбовские волки. Сборник рассказов

Мы стояли и смотрели, как она горит. Потом пошли на дорогу.

Пулемётчик оказался огромный негр. Определить, к какой армии принадлежали убитые, мы сначала не могли — флажок на машине оказался голубым ООНовским. И только когда я рассмотрел на разобранном пулей рукаве того, который долетел почти до наших кустов, тоже негра, зелёно-бело-зелёный флажок, то машинально сказал:

— Нигерийцы.

— Один хер, — Санька уже потрошил патронную сумку убитого. Мы с Тёмычем подобрали два "калаша" и пробовали подлезть к джипу, но не смогли — бледное пламя было очень сильным. — Гранаты возьмите, вон там висят…

— Тихо! — выдохнул Тёмыч. — Мотор!

Мы, не сговариваясь, дернули обратно в кусты. Но остановились почти сразу. Переглянулись. Лица у моих дружков были возбуждёнными и испуганными.

— Один, — прошептал Тёмыч, как будто нас могли услышать. — Давайте ещё, а?

— Посмотрим, — так же шёпотом ответил Санька, и мы, крадучись, вернулись к дороге.

Грузовик — большой открытый старый "бивер" (так сказал Санька, который увлекался разными ездящими штуками) — появился минут через пять. в кузове были сложены какие-то ящики. На них сидели двое негров, был установлен пулемёт, в кабине виднелись ещё двое. Я покосился на Саньку. Тот, перекатывая в ладони две маленькие гранаты, смотрел на замедляющий ход грузовик азартными глазами, потом сказал тихо:

— Когда рванёт — стреляйте по всему сразу.

— Ты куда?!. — Тёмыч не договорил — Санька канул в кусты. Мы переглянулись.

Грузовик остановился метров за пятьдесят от нас. Из кузова спрыгнул и, пригибаясь, пошёл вперёд, к трупу пулемётчика на дороге и горящему джипу, солдат. Второй встал и, пригнувшись, навёл на кусты — точно на нас — пулемёт. Мы замерли.

Негр прошёл половину расстояния, всё медленней и медленней. Потом — мы ничего не заметили, без всякого перехода — в кузове дважды грохнуло, пулемётчик исчез, и мы опять начали стрелять. Тёмыч в негра на дороге, а я как-то сразу сообразил и ударил по кабине, точно в лобовое стекло.

Из правой двери кто-то выпал, прыжками ринулся прочь и упал, словно на стену наткнувшись. Со стороны водителя стекло медленно осыпалось внутрь. Застреленный Тёмычем лежал на дороге — спиной к нам, так, как бросился обратно.

Снова всё получилось быстро и просто. Даже странно быстро и просто…

… - Хавка! — Тёмыч выбросил на дорогу один из ящиков. — Хавка-а-а, гля, пацаны, сколько хавки! Бля, бля, бля-а-а! — он даже заскулил. — Не унесём же!

— Брось! — Санька передал мне в руки тяжёлый пулемёт, как у немцев в фильмах про войну. — Брось нахрен, оружие берём, боеприпасы, а жрачки — потом, сколько сможем!

— Да куда нам столько оружия?! — Тёмыч, откусывая от большой сухой печенины, давясь, отпихивая локтем винтовку и другой рукой набивая печенье в карманы.

— Оружие бери, чмо! — крикнул Санька. Тёмыч поперхнулся… и стал потрошить "лифчик" убитого в кузове пулемётчика. — Скорее, не может быть, чтобы не засекли всё это… — Санька посмотрел на небо. — Фляжки надо взять, лифчики снять, давай, ну?!

Когда мы начали спешить, руки сами затряслись, пальцы стали путаться в застёжках и креплениях… Ворочать мёртвых было не противно — никак вообще, как будто это лежали манекены, мы один раз ещё тогда грузили в какой-то магазин, подрабатывали…

Конечно, еду мы взяли тоже. Потом я думал, что всё-таки, наверное, был прав Тёмыч, лучше было взять побольше еды, ну и боеприпасы, а не само оружие. Но тогда я не хотел возражать Саньке, мне казалось правильным то, что делал и говорил он.

Мы нагрузились тяжело. Килограмм по двадцать пять каждый. Я столько никогда в жизни не таскал далеко, а ведь нам предстояло возвращаться домой… Будь мы поопытней, мы бы попутали следы и спрятали часть груза где-нибудь в стороне. Но в тот момент мы были пьяны от удачи, от того, как всё оказалось легко… и ещё от чего-то, от какого-то непонятного, никогда раньше не испытанного ощущения. А раз неиспытанного — то и названия ему мы подобрать не могли.

Перед уходом Санька нацарапал штыком на водительской двери "бивера":

ВСЕМ ВОТ ТАКОЙ КОНЕЦ, БЛЯДИ

И нарисовал — как сто раз, наверное, делал на заборах и в заброшенных под снос домах, где мы иногда кучковались — грубое подобие того, что у каждого мужчины (и мальчишки) есть между ног. А ниже подписал:

СОСИТЕ У РУССКИХ!

* * *

Ой. Ё. Не знаю, как мы не переломились, пока тащили. Если бы не Санька — честное слово, побросали бы половину всего. Но он пёр пулемёт, один автомат и ещё кучу разного…

Часа через два я был способен уже только переставлять ноги и меня даже не интересовало, куда и когда мы выйдем. Пот заливал глаза. Комарьё ело меня заживо. Плечи растёрли ремни.

Короче, я не поверил, когда мы вдруг вывалились (иначе не скажешь) к речке, за которой начиналась наша деревня. В речке плескались наши мелкие пацаны, а Ленок за ними наблюдала.

Нас увидели сразу. Ленок рванула в деревню. Мелкие повыскакивали из воды. И ломанулись к нам толпой — с огромными глазами, но потом сразу остановились и пошли на приличном расстоянии, не сводя с нас глаз и зачарованно перешёптываясь:

— Автомат какой…

— Ты придурок, это пулемёт. У Шварцнеггера такой был…

— Ну и гонишь ты всё…

— Я тоже такой хочу…

— Ага, натяни себе знаешь куда?..

— А куда они ходили?

— Спроси.

— Спроси ты…

— Не, на х…й.

— А я тоже следующий раз с ними пойду.

— Ага, а Санька тебе пи…ды знаешь как…

— Хорэ матюкаться! — вдруг вызверился Санёк. Все остолбенели и притихли. — Блин, ещё раз мат услышу — урою нахрен! Ты, ты, ты! — он ткнул в пацанов постарше, Вовку, Бычка и Симку. — Забрали хавку, быстро в дом отнесли! Остальные свалили купаться, пошли отсюда! — девчонки уже бежали навстречу, и Санька кивнул им. — Пришли… — назначенные мелкие уже мелькали пятками в сторону "нашего дома", таща банки-коробки. — Лен, давай иди, опять за ними посмотри…

Она пошла, оглядываясь и гоня перед собой остальных. Светка молча приняла у Санька автомат, и тот тяжело перевёл дух:

— Устал… — признался он.

* * *

Я проснулся около трёх часов дня. Было жарко, пахло супом — с мясом! Мелкие почти все сидели в углу комнаты вокруг Ленки, та что-то им объясняла, чертя на стене углём буквы. Тёмыч спал рядом со мной. Светка сидела у очага, на котором булькала большая кособокая кастрюля с проволочной петлёй. Санька разбирал на полу пулемёт, тихо поругиваясь. Около него устроился Илюшка. Геныч сидел на пороге лицом наружу — дулся, кажется.

Я лежал неподвижно и не понимал, что чувствую. Ни разу за все мои тринадцать лет я ничего такого не ощущал. Мне хотелось плакать и в то же время было очень хорошо… и ещё что-то…

— Дядь Сань, — услышал я голос Ильи и увидел, как двинулись его лопатки под свежим бинтом, пропитанным чем-то от ожогов. Ожоги заживали плохо…