Олег Верещагин - Крылатая сотня. Сборник рассказов

— Так точно! — голос у Кольки был отчаянно-высокий.

— И по мелочи разное там…

— Так точно!

— А Зорана Джинджича (1.) не вы убили? — вкрадчиво осведомился Громов.

____________________________________________________________________________________________________________________

1. Ставленник американцев, предатель сербского народа, инициатор выдачи в Гаагу Слободана Милошевича. Убит снайперским выстрелом в Белграде в Видовдан — День Святого Витта, когда сербы отмечают горестную дату поражения на Косовом Поле.

— Так т… — Колька поперхнулся. — Не мы-ы!!! — он ошалело посмотрел на атамана.

— Жаль, — крякнул тот. — Если б вы — точно б тебя на своё место поставил. А раз не вы — подожду…

— Издеваетесь… — выдохнул Колька обречённо, опуская голову.

— Голову подними, сынок, — тихо сказал атаман. Тихо, но все услышали. И, когда Колька поднял голову — Громов вдруг положил ладони ему на виски и поцеловал его в лоб. Развернул, приобняв за плечи, поставил рядом с собой. — Ура, казаки!

И мы покачнулись — всем строем — от обрушившегося со всех сторон громогласного: "Ура!!!" Оно гремело и катилось, снова и снова, никак не могло остановиться, пока Громов не поднял руку. В наступившей тишине подтолкнул Кольку обратно в строй. Лицо Радько горело, глаза были потусторонние, но двигался он чётко.

— Война идёт, братья казаки. Чем окончится — мы знаем. Победой, — твёрдо сказал атаман. — А вот когда — вопрос посложней. Но кончится. И тогда всем дадим, что заслужено — сполна. А пока… — он кивнул, подошёл один из офицеров — с большой коробкой. — Пока — что могу. Как атаман. И кубанский и терский, потому как Шевцов, атаман терский, пал позавчера смертью храбрых в бою… — вокруг раздались возгласы, видимо, терцы этого ещё не знали. — У меня такое право есть… В общем, так, — он переждал что-то, и я вдруг понял: ему просто тяжело говорить. — Тем, кто в налёте на Краснодар и авианосную группу участвовал — Героя. Остальным — не важно, где они бились, на земле или в воздухе — Георгия четвёртой и третьей степени разом… Радько Николай!..

…У вас такое было?

Я просто ничего не понимал. Мне казалось, что я живу в каком-то сне, и реальность окончательно отодвинулась в невероятную даль. Журчал цифровик в чьих-то руках. Снова и снова. А на моей груди висела маленькая золотая звезда на чёрно-жёлто-белой ленточке. Совсем небольшая, я вам говорю.

Ну не могло же этого быть по-настоящему?

Знаете, когда я смог убедить себя, что это — по-настоящему? Когда, немного опомнившись, вспомнил, какие у атамана были глаза. Когда он прикреплял мне звезду.

Как у любого из нас после вылета. Только мы поспим — и всё. А у него эта усталость наверное — навсегда.

— Мне известно, что двое из вас — в станичной больнице, — сказал Громов, когда наградил последнего. — Отсюда я отправлюсь к ним.

— Господин атаман, разрешите обратиться! — вдруг шагнул вперёд Колька. Громов кивнул. — Господин атаман, а как же… дальше?

Вот оно.

Вот когда я вернулся в реальность.

— Дальше? — атаман обернулся, поглядел вокруг. — А что дальше…

— Дальше-то мы как? — напряжённым голосом спросил Колька. — Ну. Наша сотня.

— Повоевали, хватит… нам оставьте… — попытался пошутить Громов. Но Колька вдруг крикнул:

— Тогда берите награды обратно! А нам разрешите воевать!

— Воевать!

— Забирайте награды!

— Что мы — за них воевали?!

— Сорок километров до линии!

— У меня вчера отца убили!

— Дядю!

— Брата!

— Воевать!!!

— Да вы ж не казаки! — замахал рукой Громов. Лицо его стало отчаянным.

— Верстайте! — отчаянно заорал Колька. — Верстайте нас всех!

— Верстайте!

— Да родителей-то пожалейте! — уже надсаживался Громов.

— ЭТИ придут — никого не пожалеют!

— Верстайте!

— Сынок! — крикнул кто-то, я не понял кто. И не понял, чей голос в ответ прозвучал:

— Мама, молчи, не смей!

Только бы моя ничего не крикнула, подумал я. Громов водил растерянными глазами. Потом кивнул молчащим старикам:

— Вы как, старики?

Я прикрыл глаза.

Если бы я мог — я бы заткнул уши.

Я знал их ответ.

* * *

— В бога веруешь? — спросил атаман. Я кивнул, потом быстро ответил:

— Верую.

— Добре. Водку пьёшь?

Я онемел. Что отвечать-то?! Вокруг раздались смешки и подначки:

— Да ты про что его спрашиваешь, атаман, ты его про молоко спросил!

— Ага, из сиськи ещё…

— Отвечай по обычаю, — тихо сказал Громов. В его глазах был какой-то тёплый свет, и я, придя в себя, отчеканил:

— Пью!

— Перекрестись, — я выполнил требование. — Отче Наш читаешь?

— Отче наш, иже еси на небеси, да святится царствие твое… — начал я, с ужасом сообразив, что знаю ещё только одну строчку — но Громов махнул рукой:

— Будет… Значит так. Быть тебе, Николай Сергеев Реузов, казаком станицы Упорной войска Кубанского.

Опустившись на колено, я поцеловал станичный стяг. Встал. Вернулся в строй.

Когда принимали Витьку Фалька, кто-то сказал: "Немец, вы чего?!" — и я понял вдруг, что ко всему этому относятся серьёзно. Витька побледнел. Но Громов повысил голос:

— А скажи, старики, — обратился он с поклоном к старикам, — как наши Азов у турок брали — кто стену миной взорвал?

— Крещёный немец именем Иван! — отозвался тут же Игорь Николаевич, стукнув палкой в землю. — Витька на работу злой, наш, казак!

— И воевать хорош!

— Пленных с пулемётом голыми руками взял! — закричали отовсюду. Громов кивнул:

— Ну и дело.

Солнце пекло. А мы стояли, и снова, снова повторялся этот обряд. С каждым повторением становилось казаком больше. Я не ощущал ничего возвышенного, всё напоминало конвейер. Но никакого протеста это у меня не вызывало. Когда идёт война и с конвейера сходят танки — никто не смотрит, чтобы на них ровненько легла краска. Главное, чтобы танки были. Чтобы было чем заменить сгоревшие…

Я думал о себе, как о танке. Как о машине. Не как о живом человеке. Ещё три месяца назад я бы просто не понял, попытайся мне кто-то объяснить такую позицию. А теперь — сам дошёл. Своим умом.

Отдельная "Крылатая сотня" была оформлена, так сказать, официально. В заключение Громов сказал, что в самое ближайшее время мы будем оснащены "по полной". Правда, он не стал объяснять, что имел в виду, а мы не спрашивали — и так уж много чего натворили, так сказать.

Нас поздравляли и, кажется, снова фотографировали, уже по отдельности. Потом кого-то потащили к машинам. А я разыскал маму и мы пошли домой. Дашка было мотнулась следом, но я еле заметно покачал головой — и она тут же исчезла, послав мне воздушный поцелуй.

Мы шли молча. Я нёс новенькую кубанку в руке.

— Что же ты наделал, Коля… — тихо сказала мать. — Что же ты натворил…

— Я не сделал ничего, чего не надо было делать, мама, — твёрдо ответил я. — Только то, что был должен.