Ольга Елисеева - У Крита деревянные стены

— Нам надо спешить, — коротко сказал он царю. — С того момента, как Плеяды улягутся спать, нас ждут полгода бездействия.

В глубине души Одиссей ненавидел это время. С гнилой сердцевины осени до крепкого пупка весны он становился хмур и неразговорчив, приказывал вытаскивать суда на берег, набивать их камнями, снимать снасти и сушить рулевые весла над очагом.

В нем точно жили два человека. Один весельчак и скиталец, по-детски любопытный и хитрый. Другой — домовитый и надежный. На сто дней навигации в году первый подавлял второго, и в оставшееся время второй отплясывал на костях первого, заставляя беззаботного странника чинить крышу и отказывать себе в лишнем килике вина.

Пенелопа знала его тайну. Однажды у очага, растирая волосы горьковатым маслом лавра, она сказала:

— Там, куда ты уходишь, много ли женщин смогут отличить Одиссея Лаэртида от царя Итаки?

Которого из них она любила? И который из них любил ее?

Много лет назад, в свою первую навигацию, он повстречал молоденькую нимфу Калипсо, хозяйку крошечного островка. При ней обитала колония жриц. Они заговаривали ветер, знали, как направить волны, как выпустить судно и как удержать его у берега. Тогда Одиссей остался у Калипсо на неделю, не успел продать всех овец и получил от отца палкой, однако не расстроился и теперь каждое лето навещал черноглазую ведунью. Среди стайки ребятишек, бегавших по острову, был где-то и его сын Телегон. Но нимфа никогда не показывала его, говоря, что ребенком Лаэртид расплатился с ней за гостеприимство, мальчик посвящен богам, и их встреча может стать роковой…

Одиссей обращал мало внимания на болтовню нимфы. Сграбастывал Калипсо и тащил в дальний уголок пещеры. Там она связывала ему руки пряжей и требовала, чтобы морской конек Посейдона прокатил ее не меньше пяти раз. Так начинались и заканчивались все их встречи. Жаль, что по дороге на Скирос царь Итаки слишком торопился, чтобы посетить нимфу.

— Кто этот Ахилл и почему его прячут? — спросил Гектор, стоя возле Одиссея на высокой корме. — Говорят, его мать — богиня.

— Не верь всему, о чем говорят, царевич. — Лаэртид хмыкнул. — Много тут богинь по островам. Фетида всего лишь нимфа. Я знал ее, как знал каждый желающий. Но один Пелей попался настолько, чтобы привести в дом законной женой. Однажды он проснулся ночью и увидел, как Фетида опускает их новорожденного младенца в горящий очаг. Царь еле успел вырвать ребенка, не то накормили бы его утром жертвенным мясом собственного сына.

Гектор слушал, прищурив глаза.

— Пелей выгнал жену, но было уже поздно, поскольку посвятительные обряды совершились, и огонь даже обжег малышу пятку. Царь понял, что Ахилл теперь лишь отчасти принадлежит нашему миру. Такого опасно держать в доме. Он отдал его на гору мужскому союзу кентавров, ну тех, которые едят сырое мясо, а из одежды признают только собственные волосы. Так что сын Пелея — настоящий дикарь. — Одиссей вздохнул. — Болтают, его наставник Хирон кормил мальчишку внутренностями львов и кабанов. Отсюда-де его невероятная мощь и свирепость. Но я-то думаю, кентавры охотились, а тем, кто помладше, отдавали требуху. Вот и вся загадка. Сейчас ему лет пятнадцать, и я ума не приложу, как разговаривать с этим зверенышем.

Их встречи стали частыми, и за столом, когда Эванс рассказывал Генриху о находках, они с Софи поглядывали друг на друга, словно заговорщики. Все эти костяные ножи, золотые накладки на щиты, обломки стульев и дырявые медные котлы ничуть не интересовали женщину. Но мадам Шлиман сидела, склонив голову, и терпеливо слушала, лишь бы еще хоть часок побыть в обществе молодого археолога. Генриху даже казалось, что его жена начала интересоваться раскопками. Дважды она давала очень дельные советы.

Один раз мужчины озадаченно вертели в руках толстый почерневший предмет из бронзы. Формой он напоминал круглый щит с загнутым книзу краем и глубокой выемкой-конусом в центре. Софи наморщила лоб, стрельнула глазами в сторону камина, где слабо тлели грушевые поленья, и заявила:

— Это сковорода. Ее устанавливали прямо на угли, клали куски мяса, и сок с них стекал в углубление. Его зачерпывали и снова поливали жаркое.

Шлиман послал за кухаркой, приказал отдраить находку и опытным путем проверить предположение жены. Артур и Софи переглянулись. Оба слегка брезговали есть со сковородки, две тысячи лет пролежавшей в земле. Ими руководило не столько почтение к экспонату, сколько боязнь подцепить какую-нибудь древнюю заразу. Но Шлиман во всем вел себя, как в спальне Одиссея, где не преминул овладеть супругой на каменном подножии кровати. Ему нужны были еда древних, их любовь и слава.

— Мужайтесь, — шепнул женщине Эванс. — Хорошо еще, что мы не в Египте, и ваш муж не рвется умастить себя благовониями фараонов.

В другой раз прямо на раскопе мужчины заспорили о назначении керамической посудины, напоминавшей ванну. Генрих немедленно окрестил комнату, где ее нашли, купальней царицы.

— Дорогая, а ну-ка присядь, — он любезно подал жене руку. Софи еле втиснулась в узкую и неудобную «ванну», где можно было поместиться, только подтянув ноги к подбородку.

— Тогда люди были мельче, — заявил миллионер. Но Эванс скептически пожал плечами.

— Ваша супруга хрупкого сложения, а ванна ей все равно мала. Дно этой терракотовой бадьи перфорированно. Дырки не позволили бы налить воду.

Софи с сомнением провела пальцем по сети углублений и просияла:

— Это цветочный горшок! Только очень большой. Кажется, вы говорили, что критяне поклонялись цветам. Не правда ли, Генрих?

Шлиман надулся, как делал всякий раз, когда понимал, что не прав, и всю дорогу к вилле молчал.

После этого Софи не приехала ни в среду, ни в четверг. Пятница — джема, день отдыха для турок мусульман. В шаббат не работали евреи, но их было немного. А вот в воскресенье, договорившись с Эвансом, по домам еще засветло разошлись греки, желавшие отстоять заутреню.

Генрих был в ярости.

— Вы распустили рабочих! — кричал он на Артура. — Я не потерплю задержки ни на один день! Вы вылетите отсюда, как пробка из бутылки!

— Поищите другого дурака выкапывать вам славу. — Эванс устало махнул рукой и побрел прочь, вытирая пот со лба рукавом клетчатой рубашки. Его светлые, выгоревшие до белизны волосы стояли торчком, а кожа давно стала бы бронзовой, если бы не свойственный англичанам недостаток пигмента. Вместо этого Артур каждое утро во время бритья наблюдал в зеркале красную, потрескавшуюся от ветра физиономию с черными линиями морщинок, земля из которых уже не вымывалась.

С некоторых пор его беспокоила собственная внешность. Причиной тому были визиты Софи. Кажется, он рассказал ей уже все, что знал, а она продолжала приезжать, и Артур догадывался — ради него.