Леонид Жирков - Счастливчик

Мимо пригородов промаршировали, к зданию Училища. Конец не близкий, но молодым ногам при повышенном настроении все было нипочем. В этот день мы все были на ногах с 7-ми часов утра, оттопали в строю пятнадцать верст и никто не чувствовал ни малейшей усталости.

После позднего завтрака в столовой Училища, все поднялись в роты, где на каждой койке было уже в порядке разложено офицерская форма. Об этом позаботились старые служители, которых в роте было по одному на пятнадцать юнкеров, и которые в обыкновенные дни за особую плату чистили нам платье и сапоги. Все мы стали мыться и переодеваться и должен сказать, что никогда в жизни ни раньше, ни после я с таким удовольствием не одевался.

Уже на офицерском положении в Училище полагалось жить еще два дня. Нужно было сдать книги и казенные вещи, получить 250 рублей, которые казна давала на шитье офицерской формы, расписаться в многочисленных списках и ведомостях и, наконец, проститься с начальством. Но это все потом, а сейчас, сейчас в новой форме, нужно было как можно скорее ехать в город.

Производство юнкеров в офицеры стало праздником для всего населения Иркутска. Уже с утра у ворот училищ толпились нарядные барышни, которым без пяти минут офицеры по старинному обычаю дарили конфеты.

Военное училище, даже и для офицеров, не могло превращаться в гостиницу. Поэтому все внешние правила продолжали строго соблюдаться. Каждый приходящий и уходящий должен был пройти в дежурную комнату и явиться дежурному офицеру. Но какая разница со страшной процедурой былых отпускных дней! Какая зависть в глазах вчерашних «зверей», ставших "господами обер-офицерами"!

В этот раз, задерживаясь у зеркала, только для того, чтобы лишний раз на себя полюбоваться, я в застегнутом доверху сером летнем пальто, легким офицерским шагом, прошел по коридорчику, придерживая левой рукой шашку, по-офицерски, взял под козырек и произнес:

— Господин капитан, разрешите ехать в город!

Капитан Горчилин, ротный командир второй роты, приподнялся с места, протянул руку для рукопожатия и сказал:

— Поздравляю Вас, только позвольте Вам, по-товарищески посоветовать… не увлекайтесь… легче на поворотах. Вы понимаете, неприятно все-таки было бы первую ночь в офицерском звании провести в комендантском управлении…

На это я с вежливой улыбкой я сказал, что мол, не маленький, свою меру знаю, и вести себя умею, но за совет — благодарю.

Хотя в вечер дня производства все иркутские рестораны, все сады и увеселительные заведения были полным полны мальчиками в свеженькой офицерской форме, из которых огромное большинство прощалось с городом навсегда, безобразий и пьяных скандалов не было вовсе. Правда и публика смотрела на новоиспеченных защитников Отечества ласково, и случалось их покрывала.

Первыми меня с производством в офицеры, дома поздравили родители. Мама заплакала, даже отец, обнимая, прослезился. Сестра Маша обняла и поцеловала, брат Павел крепко сжал руку. Потом был торжественный обед, и я, наконец, вырвался к Кате Крыловой.

С Катюшей я познакомился на святках тысяча девятисотого года, на катке. Она была с подругой, а я с другом, портупей-юнкером Михаилом Ракитиным. Через некоторое время, меня пригласили в дом, и я познакомился со всей семьей Крыловых, отец Кати, Дмитрий Васильевич преподавал в епархиальном училище, у Кати был старший брат Юрий, студент Томского университета, будущее светило медицины, как говорила Катя, и два младших брата гимназисты. Катя очень красива, тонкая, гибкая фигура, большие карие, сияющие глаза, каштановые волосы, собранные в пучок на затылке и вьющимися локонами у висков, губы, вырезанные в форме лука, тонкий нос, и красивые черные брови. В старину, про такие говорили, соболиные. Мы просидели с Катей в столовой комнате очень долго, почти до одиннадцати вечера. Я попросил ее руки, и она сказала:

— Да!

— Благодарю Вас Екатерина Дмитриевна. Единственным препятствием к нашему счастью, теперь служит реверс.

— Что это, Андрей Васильевич?

— Это значит, что пока у меня не будет недвижимости или имущества, дающего мне триста рублей в год дохода, или я не стану ротным командиром с соответствующим жалованием, до двадцати восьми лет, командир полка, а тем паче командир дивизии не дадут своего согласия на мой брак.

— Что же делать? — спросила Катя, упавшим голосом.

— Екатерина Дмитриевна! На жалование подпоручика, сорок один рубль и двадцать семь с половиной копеек совершенно невозможно прожить семейной жизнью. Я прошу Вас, подождать еще несколько лет, через три года я уже поручик, а это уже шестьдесят восемь рублей, я поступлю в академию, а еще через два года по окончанию академии, я уже штабс-капитан. На сто двенадцать рублей уже можно жить. Я клянусь Вам, что все так и будет!

— Я согласна! Я подожду Вас. Я люблю Вас! — говоря это, она встала.

Я притянул ее к себе, крепко обнял и в первый раз поцеловал. Крепко, в губы ища ее язык, и ощущая под руками ее хрупкую и в то же время гибкую спину.

— Мама! Папа!

Ее родители, казалось, ждали этого момента, оба появились торжественные, отец с иконой Спаса Нерукотворного в руках, мать с платком которым она утирала глаза.

Мы встали на колени и попросили их благословления. Так совершилась моя помолвка, а, в сущности, я очень, очень хотел взять в жены Катюшу Крылову прямо сейчас, но суровая воинская дисциплина диктовала мне правила приличного поведения.

Вернувшись, домой, я сказал отцу, что сделал предложение Екатерине Дмитриевне Крыловой.

— Ты не очень спешишь, сын?

— Нет, папа, я люблю ее.

— Это дочь Дмитрия Васильевича, преподавателя епархиального училища?

— Да папа.

— Девушка она красивая, но какое, приданное за ней дадут?

— Папа! Меня ее приданное совершенно не интересует, но Дмитрий Васильевич что-то говорил о двух тысячах рублях. Папа! Ты когда женился на маме…

— Было другое время!

— Но ведь тебя не интересовало ее приданное?

— Это правда! Меня не интересовало, потому, что я люблю твою маму, с первого взгляда, с первой встречи!.

— Я тоже люблю Катюшу!

— Но я статский чиновник, а ты военный, офицер! Когда же ты сможешь жениться?

— Не раньше чем через пять лет.

— Ну, дай Бог тебе!

Мы обнялись с отцом, выпили по рюмке шустовского коньяка из отцовского запаса, и он понес новость в спальню, куда уже удалилась мама.

С утра получение в канцелярии училища прогонных денег, проездных документов, прощание с друзьями. Через день я должен был отправиться к месту службы.

Кроме моего 172 Лидского пехотного полка, бывшего вторым полком второй бригады сорок третьей пехотной дивизии. В нее входили еще: 169 Ново-Трокский пехотный полк, 170 Молодечненский пехотный полк, имевшие стоянку в г. Вильна, составлявшие первую бригаду и 171 Кобринский пехотный полк в Гродно.