ГЕОРГИЙ ЛОРТКИПАНИДЗЕ - СТАНЦИЯ МОРТУИС

Как давно не виделись с ней ее мальчики! Дочка у нее, правда, под боком - молоденькая совсем, можно сказать юная, но не стерпела, выскочила замуж в восемнадцать лет за бедного студентика и, благо у того с жилплощадью было туговато, привела его к ней. Все к лучшему. У них растет прелестная девчушка, ребенку уже третий годик пошел. Только вот приходится ее дочке заниматься постирушками, пока ленивый зятек посапывает в кресле, - давно пора сменить стиральную машину на новую модель. Да и поспорить, погорячиться они любят. В глубине души Старуха не очень довольна дочкиным приобретением: дай бог, все образуется, но не очень-то верит она в прочность ранних браков. Другое дело - ее мальчики, ее гордость. Давно оперились, прочно встали на ноги и вполне прилично зарабатывают. Одно плохо: постепенно отдалились от матери, невестки держат их в ежевых рукавицах. Вот уже вторая неделя, как мальчики не заходили ее проведать. Иногда ей хочется высказать им все, что она думает о невестках, но до сих пор воздерживатся... Ей хотелось бы избежать. В конце концов, у мальчиков свои семьи, им виднее, и не ей жаловаться на то, что они подзабыли свой сыновний долг - и денег подбрасывают, и букеты к праздникам дарят... А остальное как сложилось, так и сложилось, бог им судья. Иногда она спорит с собой: что лучше - быть тоненькой и стройной, и верить в то, что впереди целая жизнь, или же быть старой, умудренной опытом и разочарованиями, как сейчас, но знать, что твое Я имеет продолжение в роде, в твоих детях и внуках, которые, какие бы ни были, все же твои, а не чужие, и твои черты останутся запечатленными в них и после того, как... как тебя уже не станет. И этот захватывающий душу, но бесцельный спор всегда заканчивается вничью. Нет, нет... сыновья у нее хорошие, только больше бы тепла, чуточку больше тепла.

И вот, набравшись сил и мужества, она поднимается с постели и снимает с себя плащ. Душившие ее слезы выплеснулись на щеки, и она подходит к своему большому, антикварному, вставленному в замысловатую золоченную раму зеркалу, которое висит на стене напротив ее подушки и навевает ей по утрам мысли о бренности всего земного. Много лет тому назад Антон привез это зеркало из Ленинграда, увидел в комиссионке и решил ее обрадовать, вот и тащил зеркало на своем горбу. Она тогда спросила, почему он это сделал, он ведь не любил ходить по магазинам, а у них хватало дома зеркал, но он, оказывается, вспомнил, как она где-то в гостях не смогла отойти от похожего зеркала, так оно ей пришлось по душе, и ему пришло в голову сделать ей приятный сюрприз. Она всегда умела сдерживать себя, только вот сейчас, потому что две смерти... Но тогда у нее тоже брызнули слезы из глаз. Зеркало они решили повесить у нее в комнатке, а не в спальне, и так и осталось оно там висеть навсегда, насмешливо напоминая о том дне, когда у нее от благодарности к мужу брызнули слезы, и когда она еще была красивой и ее не старили эти морщины, и особенно вот эта - прорезающая лоб наискосок. Вот она стоит у зеркала с мокрым плащем в руках, и два смутных, еле слышных звука, не считая тех, что проникают, как обычно, в комнату с галдящей о чем-то своем улицы, - плеск равнодушно бьющей из крана воды и ритмичный храп молодого и неизвестно отчего уставшего зятька, - мешают ей сосредоточиться и вспомнить: кто же все-таки украл у нее красоту и грацию, кто довел ее до этой странной минуты, минуты осознанных невозвратимых потерь и неосознанного сопротивления неизбежному будущему...

X X X

И на черта дался мне этот концерт.

Видит бог: время, когда я относился к итальянской классической опере с благоговением, давно кануло в вечность. Говоря откровенно, вместо того, чтобы нарядившись клоуном, внимать визгливым ля-солям этой очаровательной коровы Лобелли, я бы с удовольствием перекинулся лишний разок в картишки с соседями или, на худой конец, повалялся бы в постели, но под напором привходящих обстоятельств невозможно, совершенно невозможно устоять! Все против меня, все решительно: от высшего, тэк-с сказать, света, всех этих Батиашвили, Бродзели, Санадзе, Ласаридзе, Лапаури, Читанава, - и вплоть до собственной жены. Как пронюхала о том, что в Тбилиси приезжает "Ла Скала", потеряла сон и аппетит. То давление у нее упадет, то занавески на окнах не так занавешаны, то еще что-то... Успокоилась только когда я выторговал у этой мещанки Лили, жены Ковзоева, двухместный абонемент в шестом ряду партера. Небось, наобещала ей с три короба, а я, Директор, выполняй! Сегодня она даже не соизволила подождать меня, улизнула с утра к своей Лили, - посплетничать и язык почесать,- села в свой "Фольк" и адье, будь здоров! Бабе шестьдесят с лишним, а строит из себя малолетку. И славно, что улизнула! Хорошо, что она умеет водить машину, иначе надоедала бы мне здесь целыми днями. Как уехала, мы сразу засели за пульку, - им-то, счастливым соседям моим, в город сегодня не надо, - и отлично провели время. Еле заставил себя встать из-за стола. Играли мы по маленькой, но карта не шла и я проиграл рубликов сорок, малоприятно. Посочувствовали мне, сукины дети, и правильно сделали. Я бы тоже посочувствовал. А сейчас приходиться жать на газ, дабы успеть заскочить домой, принять душ, переменить белье, одеться, нацепить на себя - в эдакую-то жару - галстук, заехать к Ковзоевым, посадить всю эту ораву в машину, и потом долго-долго рыскать вокруг оперного театра, подыскивая удобное место для парковки, черт бы их всех подрал! Вот и жму...

Смешная штука - жизнь. Разве мог я в дни своей полуголодной юности всерьез предпологать, что когда-нибудь и мне, будущему профессору и Директору, достанется роскошная, в два этажа, дача в Цхнети, и что в моем гараже будут нежиться две иномарки? А теперь... Мой "Вольво-Круйзер" - агрегат всему городу на зависть. Вот и жму на газ, стрелка спидометра подрагивает у отметки "сто", но я уверен - мой зверюга не подведет. Да и "Пастораль", надо признать, великолепное шоссе. Широченное и гладкое как зеркало, не хуже чем где-нибудь в Бельгии, ездить по нему одно удовольствие. Не могу забыть, полвека здесь змеей вилась узенькая двухрядка, считавшаяся правительственной трассой. А я был молод, молод, молод! Да-а, было времечко! Много воды утекло с тех пор, хм-хм... Нет, смешная все же штука - жизнь. О даче в Цхнети, да и о директорстве, я тогда мечтать, конечно, не мог. Слава всеобщему прогрессу и процветанию, нервирует и сводит с ума только одно - возраст. Но успехи геронтологии вселяют в меня надежду. Шестьдесят пять, - это еще не старость. Я, как и мой верный "Вольво-Круйзер", на полном ходу, и выгляжу молодцеватее своих щенков, ух, чтоб их материнское семя. Тявкайте, тявкайте - вам еще не скоро делить наследство. Черт меня побери, если я не доживу до девяноста!... Узенькая вилась здесь тогда дорожка, да и та была не из лучших - петляла, выбоины да рытвины на асфальте. Впрочем, все доперестроечные дороги были такими. Нелегкая была жизнь, почти всем доставалось на орехи почем зря, а нонешние шалопуты избалованы до крайности, ничего для них не жалеем, как тут им не избаловаться! Наша вина, наша. В мое время все было иначе. Шла борьба за приличную жизнь и за место под солнцем дрались не щадя живота: расталкивали конкурентов руками, давили сами, чтоб не быть раздавленными другими. А хорошо бы завести знакомство с этой, как ее, Лобелли, чтоб сегодняшний вечерок не выпал пустым номером и просранным префом. Надо поговорить на эту тему с директором гостиницы. Недаром я устроил в институт его балбеса, пускай теперь подсобит маленько. И если выгорит... Как забавно поглупеют лица моих партнеров по префу, вот было бы здорово! По-моему, для этой заморской телки я и в свои шестьдесят пять достаточно импозантен. Есть еще порох в пороховницах. После концерта надо будет на полчасика отделаться от моей дражайшей половины, как-нибудь попасть в артистическую, а дальше я надеюсь на свои экспромты, красноречие и знание итальянского, "кара миа...". Ради такого конца стоит поддать на газ...