Юрий Ижевчанин - Критический эксперимент

<<���На зубок>> младенцу генерал подарил целых тысячу рублей, так что Гретхен все-таки его подоила, хоть и не для себя лично!

Барков прислал мне письмо, что императрица-мать организует Российскую академию и приглашает меня переехать в Питер и стать академиком. Я отказался переезжать, и меня сделали почетным академиком.

Гретхен души не чаяла в младенце. Она уже отчаялась иметь своего ребенка, а дитя ей очень хотелось. Было умилительно смотреть, как две мамаши хлопочут над дитем. Но Гретхен позвала массажистку, и тщательно следила, чтобы Анна не обабилась. Поэтому она наняла еще и няньку.

Через полтора месяца после родов возобновились симпозиумы. По-моему, Гретхен и Анна стали еще прелестней, а Анна стала вроде даже чуть умнее. На первом симпозиуме произошел маленький конфуз. Поскольку по отношению к <<���рабыне>> умеренные вольности дозволялись, один из гостей легонько сжал грудь Анны, когда она в конце вечера его целовала, и из груди брызнуло молоко ему на одежду.

-- Мою грудь может сосать лишь мой крестник, — обиделась Анна.

Все рассмеялись.

Симпозиумы для профессоров устраивались регулярно и намного дешевле, чем для знатных гостей, поскольку мы во время таких симпозиумов заодно проверяли детали соответствия античности (конечно же, мы не добивались полного соответствия, но все отступления должны были быть обоснованы) и тренировались в языках и в античной словесности. На таких симпозиумах мне и удалось подтолкнуть неповоротливую ученую массу, неспешно передававшую книгу один другому, к тому, что пора бы все-таки устроить ее обсуждение. Было решено через неделю, 12 мая, провести ученое собрание. Шлюка немедленно известили, и он приехал. От Петербургской и Берлинской академий никакой реакции после писем о получении рукописи не было. Наконец петербуржцы признались, что рукопись потерялась, а судьбу берлинской мы так и не выяснили.

Я пришел на ученое собрание, но уважаемые ученые мужи встретили меня враждебно.

-- Это не открытые слушания. Допускаются лишь ученые мужи из нашего университета.

-- Значит, я имею право на собрании быть! — отрезал я.-- Я ведь ваш почетный доктор.

Законопослушным немцам возразить было нечего, а я после такого демонстративно уселся в первый ряд. Да, начало не слишком многообещающее!

Начался ученый доклад. Магистр затянул свое выступление, упиваясь немыслимыми для большинства аналогиями с санскритом, арабским, китайским и русским. Местные профессора знали в основном лишь латынь, немецкий и французский, кое-кто разбирался в древнегреческом, русский и древнееврейский знали по одному человеку. Под конец ученое собрание уже откровенно скучало, а мне, наоборот, было крайне интересно.

Наконец-то Шлюк кончил. И тут я увидел хорошо скоординированную атаку стаи. Начинали, как и полагается, молодые шакалы. Приват-доцент латинской классической литературы (боюсь переврать его фамилию) показал всем красиво расписанное на целую странцу многоэтажное предложение и прочел в нем лишь латинские ключи.

-- Посмотрите, какая грубая, невежественная и даже ошибочная латынь! И это называется научный труд!

-- Это же не латинское предложение. Это строка из персидского поэта Саади, и слова эти передают лишь часть смысла соответствующих персидских слов, располагаясь в том же порядке, что и слова персидского стиха. Вот послушайте, как это звучит по-персидски — И Шлюк произнес красивое двустишие.

-- А теперь посмотрите, что получится, если буквально перевести это на латынь, — и Шлюк произнес правильную, но крайне тяжеловесную невыразительную латинскую фразу.

-- Мы, конечно же, не знаем языков диких народов, но судя по переводу данного двустишия, в нем нет ни изящества, ни мудрости, — вошел в бой экстраординарный профессор атаковавшего доцента.-- Так что незачем эти творения примитивных народов перекладывать на латынь, а тем более на столь грубое подобие латыни, которое нам только что было зачитано уважаемым доцентом.

-- Но ведь то, что он зачитал, не фраза. Это только последовательность ключей из перевода данного предложения на универсальный научный язык, коий представлен как весь текст на данной странице, — отбивался Шлюк.

-- Я не видел раньше в научных трудах такого термина: <<���ключ слова>>.-- Откуда его взял наш высокоученый коллега, владеющий столькими языками? — внешне доброжелательно спросил ординарный профессор, ведущий специалист по античности университитета, проректор Эхинеус.

Шлюк воспрянул духом и начал объяснять, что в китайских иероглифах есть ключ и дополнения к ключу. Ключ передает основной смысл знака, а дополнения уточняют либо смысл, либо чтение.

-- Очень жаль, что высокоученый коллега предлагает нам учиться столь примитивного народа, коий до сих пор пишет рисунками, даже алфавиту не смог обучиться, — ехидно сказал Эхинеус.

И тут началось всеобщее нападение. Почти все как с цепи сорвались. Замечания в большинстве своем выдавали лишь полное непонимание и тупое неприятие, но тон их становился все резче и грубее.

Шлюк схватился за голову и произнес роковую фразу.

-- Прав был профессор Иммануил Кант, когда говорил мне, что нельзя строить универсальный язык на базе латыни, и лучше было бы на базе русского.

Все остолбенели.

-- Да, кстати, наш уважаемый коллега Кант до сих пор ни одного слова не сказал, — произнес ректор.-- Поскольку на него сослались, и мы знаем, что он читал и первый, и второй варианты рукописи и даже по слухам давал в своем письме отзыв на первый вариант, я просил бы уважаемого коллегу нарушить молчание, а ученое сообщество я попросил бы умерить страсти и в порядке выслушать то, что нам скажет профессор Кант.

Кант поднялся со своего места, вышел к кафедре и спокойным глуховатым голосом начал речь. Поскольку я вынужден полагаться лишь на память, я постараюсь передать ее поточнее, но боюсь ненамеренных искажений.

<<���Высокоученое собрание и уважаемый коллега, ученый муж магистр Шлюк! Я считаю великой честью и обязанностью для себя дать правдивый и точный ответ на вопросы, возникшие в связи со мною. Я прочитал первый вариант рукописи, и поскольку некоторые идеи показались мне интересными, я направил автору пространное письмо, в коем изложил и положительные, и отрицательные моменты, и дал ему несколько советов. Как известно, на этом обязанности доброжелательного научного коллеги заканчиваются, и даже с избытком, и никто не может потребовать от него большего.

Но автор пытался вовлечь меня в технические дела, связанные с дальнейшей работой над рукописью, чего я не должен делать и для чего я досуга не имею. Уже тогда он проявил ту несдержанность и неумение вести себя в научной среде, кои он проявил и сегодня, во время обсуждения.