Юрий Ижевчанин - Критический эксперимент

Иоахима вытолкнули вперед, губернатор сказал ему строгим голосом:

-- Дурак, впредь будь умней!

Переводчик перевел,

Ратман заговорил нечто извиняющееся по-немецки, губернатор махнул рукой, ратман хотел был слинять с площади, но губернатор его удержал, приказав всем осужденным быть на площади до конца.

Так же поступили и с остальными, изменялись лишь суммы штрафа. Остались лишь длиннотитульный юнкер, стоящий с гордым лицом, опираясь на трость, и Ванька, изнемогавший на колесе в ожидании своей участи.

-- Юнкер Иоганн Фридрих Якоб фон Клюге унд цу Беринг благожелательно слушал вора, поддакивал ему, уклонился от присяги, изъявил намерение идти в армию Фридриха. Он приговорен к высылке в Сибирь, но наша милостивая императрица умягчила приговор, заменив его на пять ударов кнута.

Юнкер разразился страшными проклятиями, выхватил шпагу, но солдаты быстро скрутили его, раздели до пояса и привязали к деревянной кобыле.

Кат взял кнут, поиграл им и произнес одно из немногих немецких слов, которые он знал:

-- Доннерветтер!

После этого он размахнулся и изо всей силы нанес первый удар. Показалась кровь. Юнкер даже не вздрогнул и ничего не произнес.

Он зашел с другой стороны, опять поиграл кнутом и произнес второе из слов, которое он знал:

-- Думмкопф!

Вспух второй кровавый рубец. Юнкер вздрогнул, но лежал с каменным лицом.

Эта процедура повторилась вторично, и после четвертого удара юнкер выдавил из себя:

-- Руссише швайне! Барбарен!

Палач долго играл кнутом, примеривался, воскликнул третье слово:

-- Капут!

Удар был страшным. Юнкер завыл. Его положили на заранее подготовленную дерюгу и отправили домой. Ванька от ужаса завыл тоже.

На следующий день юнкер умер.

Секретарь обратился к Ваньке:

-- Вор и изменник Ванька признан виновным в измене императрице, в том, что он хулил власти и убил двух русских солдат и одного офицера. Он приговаривается к смертной казни через колесование.

Палач взял железную полосу и приготовился крошить Ваньку в студень. Губернатор махнул платком, палач поднял полосу, Ванька заранее завопил, но секретарь достал вторую бумагу.

-- Правительствующий сенат, рассмотрев дело, положил смягчить приговор. Приговорить упомянутого Ваньку к смертной казни через обезглавливание.

Ваньку сняли с колеса и положили его голову на плаху. Палач взял топор, поднял его, и тут секретарь продолжил:

-- А на плахе сказать ему, что ему оставляют его негодную жизнь, дабы он покаялся, и приговаривают его к тридцати ударам кнута, клеймению, вырезанию языка и ссылке в каторжные работы навечно.

Ваньку привязали к кобыле.

Секретарь достал еще одну бумагу.

-- Императрица Елисавет Петровна, утвердив приговор и сентенцию Сената, в великой милости своей повелела уменьшить ударов кнутом до пятнадцати, заменить вырезание языка вырыванием ноздрей, а каторжные работы ссылкой на поселение в Сибирь.

На сей раз было видно, что палач бьет еле-еле, только красные рубцы появились на спине. Затем Ваньке надрезали ножом ноздри, дабы сделать знак, заклеймили, перевязали раны и увезли в острог подлечить. Через неделю его отправили на галере в Питер, и больше мы о нем ничего не слышали.

Вечером Шильдерша, вся возбужденная от зрелища, буквально повесилась мне на шею. Утром же она делала вид, что ничего не произошло. Я тоже. Но отметил большую разницу психологии русских и немцев: для русских казнь и пытка нечто позорное и тяжелое, а для немцев просто зрелище, даже развлечение, если не относится к своим близким.

На следующий день губернатор собрал всех русских чиновников и офицеров.

-- Императрица прислала нам половину жалования за полгода для гражданских чинов и все жалование для чинов военных. Посему я решил, что все военные чины получат сегодня же жалование полностью, и пусть господа офицеры идут получать жалование для себя и кормовые деньги для солдат.

Офицеры ушли к казначею.

-- Всем немецким чиновникам я заплачу полностью, поелику нам нужно приохотить местных жителей к русской власти. А русским я заплачу с разбором.

И губернатор начал выкликать фамилии, начиная с самого старшего: своего секретаря.

-- Надворный советник шляхтич Егор Фролов Ивашников, ты шельма изрядная, и не получишь посему ничего!

-- Несправедливо! — завыл Егор.

-- Молчать, скотина! — оборвал генерал-аншеф, и Егор притих.

После такого начала все воспринимали свои решения без слов.

-- Коллежский асессор столоначальник шляхтич Антон Петров Поливода, жалование получит сполна. Кроме того, за удачное расследование дела вора Ваньки, императрица наградила всех прикосновенных к нему. Антон Петров Поливода получает рубль награды.

-- Губернский регистратор письмоводитель Пафнутий Лукин Чухланцев не получает ничего, яко не заслужил.

Та же участь ждала и двух других моих подчиненных. Неожиданно для самого себя я встрепенулся.

-- Правды требую, ваше высокопревосходительство! Если я, их начальник, жалование получил, то и они должны! И к делу они прикосновенны, а без награды остались!

-- Ну что, твое жалование и твою награду, что ли, им отдать?

-- Не получится, ваше высокопревосходительство! Мое жалование меньше их трех, и по справедливости, если я награды рубль получаю, они должны получить по полтине!

Все воззрились на меня.

-- Молчи, дурак! — заорал генерал. Я уже закусил удила, и собрался еще что-то сказать, но генерал предупредил меня:

-- Сказал тебе, молчи! А этим трем жалование я велю заплатить сполна и выдать по полтине денег.

И все еще раз воззрились на меня.

-- Завтра все поименованные чиновники подойдите к казначею за жалованием.

На следующий день управление четко разделилось на две части: счастливые рыла тех, кто получал жалование и унылые хари тех, кого генерал счел недостойным. Мои подчиненные получили свои денежки и были счастливы безмерно. Когда же мы вернулись в свою комнатушку, они удостоверились, что посетителей и визитеров нет, и вручили мне еще двадцать пять рублей.

-- Вы уж извините, Антон Петрович!

Вот ведь как: достаточно было начальству показать, что оно со мной считается, и я уже <<���вичем>> стал!

-- Мы тут, дабы прожить, брали с немцев, да и с русских тоже. Ведь вы можете любой протокол слегка повернуть так, что он станет в нужную сторону. Вот мы такое и объяснили, и объяснили также, что вы сами не берете и лишь разгневаетесь на нос, а мы замолвим перед вами словечко.

-- Крысы канцелярские! Ярыги! Дьячки приказные!

-- Ну, такие мы и есть, — расхохотались чиновники.

Я подумал. Не брать и брать одинаково позорно. Выдавать своих вообще не годится, тем более когда им жалование то ли заплатят, то ли нет. Но взять чуть-чуть лучше, по крайней мере врагов под боком не будет. Да и платье надо новое справить, уже совсем поизносился. Мне вспомнилось разъяснение Елисавет Петровны на запрос, как же жить чиновникам, коли жалованья не платят: <<���Берите, но по чину и справедливости.>>